Роузуотер

Такое душевное состояние мне незнакомо. Раньше я бродил по больничным палатам, ища стимул просыпаться по утрам. Я заходил к смертельно больным, смотрел на них и слушал мысли умирающих. Если умирающий сожалел, что чего-то не сделал, я это делал.

Я – больничный призрак. Это еще один род воровства. Я краду мечты, я краду надежды, я краду целые жизни.

В больницах мысли иные. Там происходит первобытное утверждение жизни. Это идеальное противоядие от моей апатии. Было. С появлением Аминат я в нем не нуждаюсь.

Я вхожу в больницу святого Иосифа, или клинику Омоджола, и сперва сижу в отделении травматологии. Сначала мне даже не нужно входить в ксеносферу. Разговоры тут сердитые, боязливые, тревожные и часто бессвязные. Я сажусь и слушаю их в качестве аперитива.

– Почему так долго?

– Чем ты думал?

– Столько крови.

– Почему так долго?

– Сиди здесь. Я позвоню твоей матери.

– Клянусь, это случайно вышло.

– Почему так долго?

– Думаешь, они там просто играют?

– Я тут кровью истекаю.

– Господи, как больно.

– Walahi talahi, я прикончу кого-нибудь, если мне не помогут.

– Хоть бы кто-то обратил внимание.

Выдержать это можно минут пять, максимум десять. Потом это переходит в самопотакание. В травматологии все затаенное, как правило, согласуется с внешними переживаниями, и нет нужды входить в ксеносферу.

Я выплываю в коридоры, словно призрак, уворачиваясь от носилок, сопровождаемых быстроговорящим, одетым в халаты персоналом и ленивыми, случайными всплесками мысли у пациентов под наркозом. Мысли детей прорываются с этажа педиатрии, энергичные, полные надежды, ярко окрашенные, как только они начинают выздоравливать. Мысли больных побледнее, но надежды в них не меньше.

Палаты для паллиативной помощи обычно в дальней, тихой части больницы. Ксеносфера здесь полна призраками, мыслительными отголосками людей, давно уже умерших. Повторение продлевает жизнь дорогам в сети. Их я-образы не видят меня, просто дрейфуют. Они – информационные тромбы в мировом разуме. Не живые, хотя способны общаться. Я могу говорить с ними и делал это. Они рассказывают о своей жизни, о том, что сделали и не сделали. Больничные призраки выглядят больными или ранеными, кровоточат, истекают гноем, кашляют, хотя у них нет легких, все еще проявляют симптомы болезни, которая унесла их.

Многие из лежащих здесь умирают слишком быстро, до очередного открытия биокупола. Печеночно-клеточная карцинома. Шесть месяцев жизни.

Их сожаления захлестывают меня. Я должен был ей позвонить. Надо было извиниться. Я хотел увидеть скалу Олумо. Я никогда не был за границей. Нужно было завести детей. Зачем я убил его? Я так тяжело работал, и зачем? Интересно, что с ней случилось? Интересно, что с ним случилось? Не стоило… Я хочу… Мне нужно… есть еще время…

Я ухожу. Больше не выдерживаю. Но то, что я забираю, дает мне энергию еще на месяц. Я больше тренируюсь, ем здоровую еду, звоню друзьям и гуляю. Захожу в голомузей и посещаю Венецию, Тайвань, Ниагарский водопад. Готовлю новое блюдо и все порчу. Решаю быть счастливым и заставляю себя видеть то хорошее, что есть в моей жизни. Смотрю на пышную зелень, окружающую биокупол, на нелегальные фермы, которые пытаются воспользоваться гиперплодородной землей, и на проклинаемых государственных работников, которые время от времени возникают, чтобы убрать опавшие листья.

На какое-то время этого хватает, но апатия всегда приползает обратно. Я просыпаюсь, и меня обуревает лень, о тренировках можно забыть. Тащу себя в «Честный банк». Смотрю по пути на работу на цветущие дикие розы и гибискусы и не вижу их. Жизнь снова становится серой.

Иногда я ковыряюсь в воспоминаниях встреченных людей, но это не помогает, потому что, когда я в таком настроении, лишь негативные стороны их жизни всплывают на поверхность. Я вижу только черное.

Я касаюсь щеки Аминат. Она тут же открывает глаза.

– Привет, – говорит она.

– Привет, – говорю я.

Солнечные лучи играют у нее на боку. В этот момент я готов купиться на то, о чем рассказывают в любовных песнях и стихах. Я верю в призрачные, взбалмошные чувства и в совместное пробуждение в лучах рассвета.

Она тянется к моей руке, потом направляет ее в тепло между своих бедер.

– Разбуди меня, – говорит она.

Вот мы и на месте. По дороге в Роузуотер почти все время молчим. Хорошо, когда чувства еще бесформенные и невысказанные, но Аминат говорит, что любит меня. Слова словно взвешивают страсть и вместе с тем оценивают и ограничивают ее. Мы оба знаем, что эта тишина нужна мне, чтобы проверить свое сердце.

Мы подъезжаем к ее офису, и она говорит мне подождать в машине. У меня все болит – сказываются травмы и долгая поездка. Она не целует меня, выходя из машины, но бросает взгляд, который я чувствую всем телом, от глаз до паха. Она любит меня. А я люблю ее? Я никогда раньше не любил, но никогда ни к кому не испытывал таких сильных чувств, как к ней. Я смотрю, как она удаляется.

Вывесок нет, так что я не знаю, что это за здание. Мне очень стыдно, что раньше я не проявлял интереса к ее работе, поэтому не спрашиваю.