Роузуотер

Илеша в часе езды от Роузуотера. Я надеюсь успеть туда и обратно до того, как О45 заметит мое отсутствие. Мне нужно поговорить с Илери. Я еду по Иво-роуд, до последнего известного адреса Илери остается пять минут, когда передо мной появляется квадрокоптер, летящий с той же скоростью, ничего не предпринимая. Пока я пытаюсь придумать план действий, по бокам от машины возникают еще два. В зеркале заднего вида замечаю еще один. Резко останавливаюсь. Я слишком долго испытывал удачу.

Слышен шум, и трава сбоку от дороги пригибается под невидимым весом. Это летательный аппарат покрупнее, вертолет.

Я начинаю выходить из машины, но раздается сирена.

– Оставайся на месте, Кааро, или мы тебя пристрелим.

Опять то же самое. Что я говорил об Илеше? Тут ребята серьезные. Я задерживаю дыхание, просто на случай, если мое движение истолкуют неверно.

Три часа спустя я снова в Роузуотере, в своей квартире, с официальным выговором в личном деле. Я глазею в окно, где вижу четырех реаниматов, забредших на мою улицу. Как бы ни старалось спецподразделение, реаниматов хватает круглый год. Они не прячутся, просто они вездесущи. Не все из них опасны. Я знаю людей, которые клянутся, что реаниматы безобидны и лишь отражают эмоциональные состояния вокруг себя. Я знаю, что это чушь, но куда более нелепы фильмы, где они жрут мозги или сырую плоть живых. Да на хрена им это?

Я пью чуть теплую воду. Я кашлял, но мокрота не отходила. Вода помогает, но не сильно. На запястьях у меня синяки от наручников, надетых на меня копами из Илеши. Пройдет. Синяки от «браслетов» у меня не впервые.

Звонит телефон, номер неизвестный. Звонков я не жду.

– Глуши, – говорю я, и моя квартира скрывает себя от наблюдения, транслируя виртуальные помехи, бессмысленную информацию, вроде той, какой я защищаю ксеносферу, читая в нее классику. Окна чуть вибрируют. Квартира излучает едва уловимые волны, сбивающие с толку камеры.

– Алло? – говорю я.

– Ты в безопасности? – Голос знакомый.

– Да. Кто это?

– Я слышал, ты сегодня ко мне заезжал, – говорит Илери.

– Проф!

– Странно с тобой вот так говорить. Несколько дней назад мне снилось, что мы с тобой работаем над какой-то машиной. Во сне я знал, что она делает, и мы оба были счастливы, создавая ее, но я проснулся, и детали забылись.

– Как вы, сэр?

– Больше мертв, чем жив, мальчик мой. В организации еще хватает людей, подкидывающих мне информацию, поэтому я и узнал о твоем сегодняшнем трюке. О чем ты думал? Никто не позволит нам с тобой дышать одним воздухом, ты это знаешь.

– Отчаянные времена, сэр.

– Я в курсе. И что же сделало их такими отчаянными?

Я рассказываю ему все, хоть и вкратце, и опуская то, что бросает тень на Феми. В конце концов, если отбросить ностальгию, я не видел его больше десяти лет, и понятия не имею, на чьей он стороне.

– Никто из моего класса не избежал заражения, – говорю я. – Диких стало меньше, а может, они исчезли, не знаю. – Я замолкаю и думаю о Моларе.

– Сынок, самая большая загадка в том, почему это случилось только сейчас. Буду откровенен, Кааро: никто вас не любит.

– Почему мне все это говорят? – я раздражен.

– Потому что это правда. Никто не должен уметь то, что делаете вы. Человеческий разум должен оставаться последним прибежищем свободной личности. Даже у заключенных есть святая святых – их мысли. А потом появляетесь вы. Недовольство было неизбежно. Недовольство в человеческих популяциях приводит как к хаотическим, так и к организованным попыткам уничтожить его источник.

– Проф, я в курсе. Я немножечко подразобрался в человеческом поведении за последние десять лет. Чего я от вас хочу, так это понимания. Кто хочет, чтобы мы умерли? Кто убивает сенситивов?

Он отвечает не сразу, и у меня возникает ощущение, что он либо пожимает плечами, либо затягивается сигаретой или трубкой.