Ровесники. Немцы и русские (сборник)

Эвакуация

Август 1941 года. Простояв короткую летнюю ночь где-то в степи, утром мы были в Лихой. Говорили, что ее бомбили ночью, но никаких разрушений или ужасов войны я не помню. Выяснилось, что эшелон пойдет только завтра, перебрались всем нашим табором в какие-то хаты. Подробностей не помню, помню, что была масса фруктов в саду, которые можно есть прямо с деревьев. Дальше поездку не помню, но приехали мы в Сталинград, откуда по Волге институт должен был добираться в Ульяновск. А пока несколько дней мы жили у очень старых друзей бабушки Шульгиных. Я у них разыскал книжку о Ворошилове и Буденном, о гражданской войне как раз в этих местах.

Несколько дней мы сидели на берегу, ожидая пароход, наконец узнали, что вечером, с темнотой начнется посадка. Крик, давка, но все-таки до смертоубийства дело не дошло. Все погрузились, забив палубы и трюмы.

Бабушки и дедушка Иофин с детьми разместились в каютах третьего класса. Для меня было все очень интересно: можно было бегать по палубам, спускаться в трюм, где были лежачие места, как в вагоне поезда, и где ехали наши мамы. Хорошо помню, как мы с бабушкой сидели в ресторане парохода, для меня все здесь было внове. А вокруг была Волга.

Годы эвакуации были тяжелыми, голодными и бездомными, но большинство населения все-таки относилось к нам, эвакуированным, либо нейтрально, либо дружелюбно, хотя были, и немало, кто, видимо, не очень скрываясь, ждал немцев. Где мы провели несколько дней и ночей – не помню. Дядя успел смотаться в райцентр Ульяновской области г. Мелекесс. Это за Волгой, кажется, в 90-100 км от Ульяновска. Мелекесс, маленький уездный татарский городок на реке Черемшан. Легенда говорит, что была такая татарская царица Мелекесс Черемшан, по несчастной любви она бросилась в реку и утонула. В память о ней городок назвали Мелекесс, а речку Черемшан.

В это время мама и тетушка Мира – несмотря на ее близорукость, она всю жизнь плохо видела, что-то было у нее плохо и с вестибулярным аппаратом; она мне потом рассказывала, что если она поднимала голову вверх, у нее сразу кружилась голова – были мобилизованы на «окопы», как тогда говорили. Как-то удалось им попасть не на окопы за сотню километров, а на торфоразработки в русско-татарское село Сабакаево в семи километрах от Мелекесса. Вскоре и она, и мама были переведены в контору. Грамотных специалистов было мало, а работа здесь позволяла раз в неделю приходить домой. Числа 15 сентября началась моя школьная жизнь. Так я ждал этого дня, но пришел в школу, когда ребята уже проучились пару недель. Учительницей у нас была молодая девушка, ходила она, несмотря на рано начавшиеся морозы, в авиационном кожаном шлеме, видимо, училась в аэроклубе, и где-то через месяц ушла, наверное, в полк Гризодубовой, он как раз формировался где-то в Поволжье. Как сложилась ее судьба, я не знаю, наверное, погибла, как и большинство ее подруг 1941 года. Она была красивая, спокойная и приветливая. Я очень жалел, когда она ушла от нас. В классе я первоначально задирал нос. Я уже бегло читал, а ребята в классе были малоподготовлены. Самоутверждаясь, я лез из кожи вон, тянул руку, что, естественно, не нравилось в классе. Никто меня не обижал, но и друзей я там не нашел. Да и говор мой резко отличался от мелекесского. Меня передразнивали, и только заступничество учительницы меня успокаивало. Разнился и менталитет детей с нашим. Правда, антисемитизма, откровенного и открытого, я не помню. Школа № 1, в которой я начал учиться, носила имя коммунистки Прониной, погибшей по официальной версии от рук кулаков.

Зима 1941 года была голодная и холодная. Электрического освещения в домах не было. Пользовались коптилками: в бутылочку наливали керосин, за ним были длиннющие очереди, на горлышко одевали жестяной кружочек с трубочкой в центре с протянутым через нее шнурочком – фитилем. Света от коптилки было мало, копоти много. Пробовали использовать и лучину, кое-где у стариков еще сохранились поставцы для лучины. До этого я читал об этом только в сказках.

И все же для тысяч людей, поднятых войной с запада страны, плохо одетых, голодных, со страхом ожидающих ежедневно прихода почтальона – похоронки пришли почти ко всем – и местным и приезжим, власть была на высоте. Никто не остался под открытым небом, регулярно по карточкам получали, хоть и минимум, продукты. Детей подкармливали как могли. Их прикрепляли к специальным столовым, где дети могли получить тарелку супа (с тыквой и клецками), кашу из магары, о ее существовании мы узнали только здесь. Ее еще называли лошадиной манкой, раньше она шла на корм лошадям, она горчила, но осенью – зимой 1941 года это было большим подспорьем: сверху каша заливалась ложкой химического киселя на сахарине – крупа казалась не такой горькой. Ах, где те не съеденные довоенные котлеты! Тарелки после еды можно было не мыть: вылизывали начисто.