Ровесники. Немцы и русские (сборник)

Конечно, школа продолжалась и здесь. Необычным был диалект, который, однако, воспринимался мной как очень приятный и достойный подражания. Школа находилась в долине, по которой вытянулась деревня. Надо было пересечь узкоколейную железную дорогу, по которой маленький поезд с паром, чадом и свистом прибывал из Грюнштедта в Риттерсгрюн несколько раз в день, и ручей Пёльбах с форелью и жирухами. Школа была светлая и вместительная, но, разумеется, перемена школы для нас не прошла так просто, поскольку нас, с берлинским диалектом, поначалу дразнили как «чужаков». У Беттины и особенно у Корнелиуса не было никаких трудностей найти себе друзей, мне было сложнее. Сильная привязанность к Беттине привела к тому, что я легче общался с девочками. Меня не тянуло дружить с мальчиками. Я был чересчур труслив и неспортивен, боялся каждой скалы и каждого ущелья, был слаб физически и избегал любой конфронтации – поведение, которое сопровождало меня всю жизнь. Я искал и нашел дружбу с одной девочкой, посредником была Беттина. Моим миром были кукольные театры и кукольные коляски. В это время Корнелиус обследовал близлежащие горы со скалами и нашел друга, к которому был очень привязан. Саму школу я едва ли помню, впрочем, и всю мою жизнь, в том числе в Риттерсгрюне и Обнинском, я едва ли воспринимал школьные дела, а сохранял в памяти лишь яркие моменты, причем уже очень рано проявился мой интерес к деталям и к наблюдению «мелочей». При этом, к моей неожиданности, не видел окружающего мира либо просто не интересовался им. Я вообще не помню школьных товарищей, их лиц, имен. Только один-единственный преподаватель остался в моей памяти: господин Улиг или Улиш. Он любил арифметические задачки в качестве тренировки. Он спрашивал: «2 × 8–5 × 12: 2 + 10 × 3 – 20 + 5, что получится?». И тот, кто первым называл ответ, получал «5».

Я любил эти задачи, они будоражили меня. Я заметил, что я вовсе не считал в голове, и чем чаще такие задачки задавали, тем интуитивнее понимал меняющиеся арифметические ходы и, не давая самому себе отчет, находил ответы. Анализы, теоретические соображения, точные расчеты не были моей сильной стороной. Достаточно часто я ошибался, но неожиданно давал также правильные ответы. Школа сама по себе оставила немного впечатлений.

Время проживания в деревенском доме на Хаммерберге быстро закончилось. Помещений было недостаточно. Доходило до разногласий с тетей Лизбет. Решение нашли в переезде из Риттерсгрюна, на виллу Штернкопф с лесопилкой и подворьем. Владельцами были два смертельно враждовавших брата. Младшего было не видно. Старший руководил лесопилкой, был строгим мужчиной, которого мы, дети, боялись. Мать, пожалуй, тоже, так как она заботилась о всеобщем спокойствии в доме, в котором семья занимала три помещения на верхнем этаже с окнами на улицу. Драгоценностью этой квартиры была многоуровневая, покрашенная в серебряный цвет чугунная великолепная печь с несколькими маленькими полочками для подогрева чая или кофе. Кроме того, большой эркер указывал на север. Я, как ни странно, не помню кухню, хотя уже в это время с едой было плохо и она приобретала важное значение в жизни. Я вижу только стол, на котором стояли почтовые весы. Они служили для ежедневного взвешивания хлебного пайка на утренний завтрак. Естественно, я знаю, что нельзя говорить «вешать», а надо «взвешивать», достаточно часто отец порицал ошибочные понятия.

Мы, дети, так радовались новому и здоровому окружению, что даже не так остро чувствовали приближающую нужду и голодные времена. В каникулы мы втроем наслаждались деревенским воздухом и великолепной свободой. Хотя мать вообще не беспокоилась, встали ли мы вовремя, как и когда позавтракали, но относительно обеда она была очень нетерпима. Берегись, если дети не появлялись точно в 12 часов. Ее резкий семейный сигнал: да-ду-ди-да… начальные такты сонаты Бетховена, достигал нас везде. Позже этот сигнал оказался излишним. Голод понуждал нас к пунктуальному появлению. И обычная угроза: «Ешьте, что на столе!» больше была не нужна.

Осенью было много черники, которую мы охотно собирали. Фроня, появившаяся в Риттерсгрюне после того, как наш берлинский дом был разрушен авиабомбой, уходила с дровосеками глубоко в «богемский лес», где было особенно много ягод. Естественно, сосновые шишки и дрова тоже надо было собирать, и мать тоже часто шла с нами по грибы. Однажды стало очень страшно, так как в лесу проехала машина по направлению к Брайгенбрунну. Это было само по себе странно, так как, кроме врача, больше ни у кого не было машины. Мать с испуганным лицом приказала нам спрятаться и сидеть тихо. Из машины вышли несколько человек и открыли стрельбу. Я понял, что произошло что-то ужасное. Никто не говорил об этом. Только годами позже я подумал, что там, видимо, произошла казнь.