Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 7

В течение секунды, пока Андрей упрямо не опомнился, многое промелькнуло в его сознании… Вот отец в визитке и сверкающем крахмальном белье, собираясь в гости и ожидая мать, ходит по коврам гостиной и рассеянно садится на лист липкой бумаги для мух… Вот, обнаженный по пояс, он возится с гирями, размеренно вскидывает над головой тяжелую штангу, опускает ее на пол, снова выпрямляется, и мускулы играют у него на спине… А вот, верхом на дрожках несется он по накатанной сиреневой дороге, мимо желтых кукурузных лесов, а маленький мальчик Андрюша сидит сзади, смотрит на отцовский затылок, прикрытый шелковым спортсменским картузиком, и восторженно вдыхает в себя запахи колесной мази, конского пота, осени…

Последняя картина была так ярка и отчетлива, что весна мгновенно обернулась в осень: вот-вот потянет просторным и сухим духом выжатых полей, горьким дымом костра, который сложили пахари из бурьяна и коровьего помета… И, чтобы встряхнуться, Андрей с бьющимся сердцем остановился перед витриной с готовым платьем, откуда шикарный восковой мужчина снисходительно посмотрел на него бараньими глазами… Площадь, между тем, была совсем рядом. Андрей взглянул на электрические часы, высоко приподнятые над площадью, под самую крышу свинцового здания ГПУ; до половины второго оставалось еще минут десять. И он медленно зашагал взад и вперед, вдоль стены, мимо табачных и шоколадных киосков, изредка останавливаясь перед книгами букинистов, прочитывая заглавия и аншлаги: «Любая за 20 коп.», «Полтинник на выбор»… Вокруг него опять была весна, и эта городская весна опять радовала его. Приятны были помятые букетики цветов в руках ребятишек, просохшие, палевые от солнца мостовые, нежно зеленеющий вокруг фонтана газон.

Брата Андрей завидел издали и сразу узнал в толпе. Петя работал сейчас в конторе частного предпринимателя-инженера и хорошо зарабатывал. Но одет он был все же неказисто, в старое незачиненное и невычищенное пальто с плешивым бархатным воротником. Бледное, острое лицо его пестрили неровные пятна пучками отросших и давно не бритых волос. Он быстро шел, щуря глаза и, должно быть, неумеренно задумавшись. Возможно, что он не заметил бы Андрея, если бы тот не окликнул его.

— Здравствуй, дружище, — машинально улыбаясь бледными, почти голубыми губами, сказал Петя, между тем как глаза его все еще были серьезны и затуманены мыслью.

Андрей ничего не ответил. Совершенно непоборимая, после длительно оборванных отношений, неловкость мешала ему говорить с этим до-нельзя истощенным чуть ли не подростком, в котором и за которым таилось то близкое, родное, давно-давно знакомое, что называется братом. И нужно было, чтобы случилось что-нибудь нарушающее эту неловкость, — иначе все может оборваться и, как случалось до сих пор, обратить братьев во врагов.

Петя не заметил возникшего молчания, — быть может, потому, что задумчивость его рассеивалась постепенно, не сразу. Взяв Андрея под руку, он повел его по тротуару.

— Прости, Андрюша, — говорил он, ласково сжимая его локоть, — я немного задержался. Простынь чистых не было.

Он назвал брата по-домашнему — Андрюшей и заговорил о каких-то простынях, обыкновенных, будничных, — и это, создавая нечто в роде интимности, сразу сорвало всякую неловкость.

— Ерунда! — воскликнул Андрей. — Во-первых, ждать мне пришлось недолго, а во-вторых…

Он огляделся по сторонам, не зная, чем кончить, и сказал:

— Посмотри-ка, хорошо как.

Братья шли Лубянским проездом, и здесь было действительно чудесно. Звонкие выкрики продавцов, предлагавших мыло, иголки для примусов, какие-то брошюры, смешивались с трепетными звонками трамваев, с хорканьем грузного рыжего автобуса, тяжело уходившего к Ильинским воротам. Шум этот, теснота и давка, грязный оборванец с бутылкой и пухлым мохнатым человечком, посаженным в нее, мальчишки, заливающиеся визгом и писком резиновых чертиков, — все это немного напоминало вербу, никогда не виданный братьями предпасхальный базар, о котором они читали и мечтали в детстве… И Андрея будто прорвало:

— Верба? — полувопросительно произнес он, после недавней неловкости особенно напряженно и благодарно предчувствуя, что Петя, как бывало это когда-то между ними, поймет его с одного слова — поймет все, что этим словом хочет сказать Андрей.

И Петя, действительно, понял.

— Да-а, — протянул он нараспев, косо поднимая свои растрепанные черные брови и тускнея лицом, — верба… — и без всякой видимой связи, тоже уверенный, что Андрей поймет его, прибавил, вступая в пленительную игру недомолвками и угадываниями: — Какие мы тогда глупые были, правда? Не то, что теперь.

Было вполне ясно, о чем он говорит. В обычное время — еще вчера — Андрей не замедлил бы придраться к этой фразе и сказать что-нибудь в роде того, что он «конечно, стал умней и не будет рассуждать о каких-то дурацких детских временах». Но сейчас это сделалось уже невозможным. Уклоняясь от ответа, Андрей спросил:

— Ну, а поезд когда приходит?

— В пять сорок, — ответил Петя, — я узнавал.