Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал». Сборник № 1

Ровесники: сборник содружества писателей революции «Перевал» Сборник № 1

От редакции

При редакции журнала «Красная Новь» организовалась группа молодых писателей, прозаиков и поэтов. Основное ядро их связано с Комм. партией и Комсомолом. Другая часть беспартийна, но стоит на коммунистической точке зрения, либо близка к ней, являясь органически связанной с рабоче-крестьянской средой. Группа приступает к изданию своих сборников «Перевал», которые должны выходить периодически каждые три месяца.

Редакция обращается к молодым писателям, родственным по Октябрьской революции и идеологии, с просьбой присылать свои повести, рассказы, стихи, очерки. С особым вниманием редакция относится к произведениям, в которых будет отражаться новый фабричный и заводской быт нашего рабочего в недавнем прошлом и в настоящем, быт, почти незатронутый современной литературой. Рукописи следует направлять по адресу: Москва, Покровка, Б. Успенский пер., д. 5, кв. 36, редакция сборников «Перевал», тел. 19–82.

Владимир Ветров Кедровый дух

Повесть.

1.

Трава по болотам — резучка: не балуйся, не хватайся — живо до кости прохватишь. Резучка — жирная и высокая, а у дерев — корни, заскорузлые, как у старого землероба руки, и седые замшенные ветви-веки.

А люди — рослые, прямые и крепкие: кедры!..

В мае наехали техники по просушке болот — и по зубам согр[1], по огромным, по-пояс, кочкам, сверкая, лязгая и звеня, прыгает стальная мерная тесьма: 10 сажен… еще 10… еще… 50!

— Сто-ой! Забивай пикет и колышек!

71 — сочным синим карандашом на затесанном лице кола. Это от устья речки Тулузы — семь верст пятьдесят сажен. Бурая с волоконцами, цвета железной руды, кровь выпучивает из пробитой земли, растворяясь в воде, а пикет, березовый, белый, веселый, высматривает из-за вешек вслед другим, таким же, уходящим по ярко-зеленому с желтыми крапинами полю в голубое небо, — как оглядывается!

Вперед да вперед, разведчики-вешки, с клочьями мха на верхушках для приметы, тянутся по фарватеру болота. Все дальше, все выше, все ближе к разлому: его-то и надо! Оттуда уклон в разные стороны — в речку Черемшанку, в Кочегай, в Баксу.

Болота, болота, болота…

Согры, согры, согры…

Гнуса — видимо-невидимо: паутов, черно-желтых, гудящих, с перламутровыми глазами. Кишат на холщевых рубахах, на обутках. Это — когда солнце. Наползет туча, посереет все, зашелестит поросль, и с травы хором подымаются комары. Плачут да жалят, а насосется крови, тут же — не улетит, — валится, что добрый верующий в престольный праздник.

Едят здо́рово — однако, не обидно: уж очень зелена и душиста высокая трава, голубо широкое небо и лениво мрежит необъятное солнце, виснет над головой.

— Полднить пора уж. Вот и елань излучивается, поближе. Партия оставляет тесьму и гониометр[2] с кольями на линии, обозначенной вешками и вымятой травой, выходит, хлюпая, полднить. Из листьев, прошлогодних и высохших, и из пня, проеденного двухвостками и древоточицами, сгнилого, раскладывается курево. Закидываются на фуражки сетки, которые придают такой таинственный вид рабочим: ровно чародеи какие расхаживают. Убогий «запас» вынимается из мешечков, а то просто из карманов — что там: пучок лука, ломоть хлеба, щепоть соли в тряпочке от пестрядиновых штанов.

Между жевками, как меж кочками вода, теплая и густая — струятся ленивые слова…

— Слыхать, опять войнишка зачалась… А?.. товарищ Иванов?..

Техник Иванов — на спине с полузакрытыми глазами цедит:

— Да-а… с поляками…

Под плечами и к ягодицам ласково промокает от влажной земли.

— Ох, робя. Надысь мне Софроныч стрелся и таку загадку заганул… Быдто Англея, грит, Японция, Хранция и Америка, грит, во их сколь — пушку выдумали. Анатной прозвали. Черезо всю землю палит… а снаряду в ей — тыща пудов. Ох, ты, сволочь! Как типнул, — прихлопнул Матюшка паута. — Сговор у их: народ расейскай унистожить и землей завладать. Ну — грит — как нацелют, ахнут, так снарядина тучей прет. Упадет — и нет губерни. Была, впример, вот, наша Томская: сколь тыщ населу — мелеен. А тут, однораз — ямина.

— Дура ты… Я где был — землю произошел. Чемоданы — это двистительно. Кака Ерманска-то была. Этто брехня…

— А кто это у вас, товарищи, Софроныч-то?

— Софроныч? Это, браток, мужик-от… боле трех сажен у землю видит.

— А э… так это… старик завалящай — пыль в шары им тут пущаить, — сплюнул фронтовик Семен. — Серось.

— А сам-от трухишь ево… Он все знат… От наговора там, от раны-косовицы, от кисты лечит. На воде могет видать.

— Ну так врет ваш Софроныч.

— Вре-от, — криво усмехнулись мужики. — А ты, браток, не очень того… его охаивай. Он тебе живо кисту-то поставит. Он-те, язви-те…

Согры шепчут осиновыми, трепетными листьями и гуторят, легонько так, березовой листвой, а пьяный широтой, таежный бродяга-ветер чуть пошевеливает таловыми по болоту кустами, как челками на плешине, и дышит в горящие от укусов и жары лица.