Ровесницы трудного века: Страницы семейной хроники

И вдруг во мне что-то перевернулось, вся мерзость моего поступка дошла до сознания. Какая же я дрянь, а еще рассуждаю о справедливости. Пойти попросить у немки прощения? Нет, подумает, что я испугалась наказания. Пусть будет что будет.

После чая гости стали прощаться. Яков подал к крыльцу коляску.

– Так приезжайте к нам, – говорила мама, целуясь с Грушецкой.

– А когда мы еще приедем сюда? – спросил Володя.

– Вижу, что тебе здесь понравилось, – засмеялась Юлия Михайловна.

– Мне тоже, такие лепешки вкусные, – сказал Коля.

Как всегда, после отъезда гостей стало чересчур тихо. Я села в уголок дивана и потянула со стоящего рядом стола, покрытого плюшевой скатертью, журнал. Мама подошла к роялю.

Няня убирала в буфет чайную посуду. И вдруг, держась рукой за дверку буфета, она сказала:

– Наталия Сергеевна, а вы спросите Лелю, почему немочка заболела. Я бы не стала говорить, да очень мне жалко, когда несправедливо людей обижают.

– Что случилось? Говори сейчас же, – сразу подскочила ко мне мама.

Я молчала.

– Она лягушку фрейляйн за кофточку посадила, да еще сама брезгует лягушек брать, так Володиной рукой всунула, – сказала Таша.

Я не успела опомниться, как мама влепила мне пощечину, схватила за руку, с силой втолкнула в свою спальню и повернула ключ в двери.

– Нет, так оставить нельзя, – кричала она, разъярившись, – я ее сейчас выдеру, Ариша, наломай веток.

– Сейчас, бауня, – с готовностью последовал ответ.

Окна в спальне были открыты. Я стала вылезать в окно, зацепилась за гвоздь и, пока отцеплялась, слышала нянин голос. Слов я не разобрала, но, видимо, она отговаривала маму. Мамин крик разносился по всему дому.

– Тем хуже, что она в 12 лет такие гадости делает… Справлюсь, Ариша мне поможет, подержит ее…

Наконец я отцепилась, спрыгнула на землю и последнее, что услышала:

– Нашла палача! – сказала няня, выходя на балкон.

Согнувшись, я мчалась пулей прямо, не по тропке, через луг, через канавку и мимо овсов в лес. Пробежала насквозь ближний и спряталась в кустах оврага. Меня не столько пугал сам процесс порки, как казалось это позорным и унизительным, и Аришка, торжествуя, будет держать меня. Запрятавшись в кусты, я тяжело дышала. Тишина и какая-то своя, особая жизнь леса действовали успокаивающе. Пахло малиной, смородиной. Легкий ветерок шелестел листьями деревьев, точно они перешептывались друг с другом, а когда закинешь голову и посмотришь на верхушки, они кажутся совершенно неподвижными и так четко вырисовываются в голубом, начинающем слегка розоветь от вечерней зари небе. Здесь как-то все просто и тихо, впрочем, если вслушаться, лес полон своими таинственными шумами. Вот где-то близко вспорхнула небольшая птичка, вот упал отломившийся сучок, а вот прошлепала лягушка по дну оврага. Лягушка! Как могла я сделать такое, ведь это же издевательство над скромным, ни в чем не повинным человеком! А теперь струсила, сбежала от наказания. Нет, надо идти домой, а то мама еще больше раскипятится. Я медленно пошла по направлению к дому. Перебежав канавку, остановилась на горке и, спрятавшись в ветках большого клена, стала наблюдать за домом. Что-то никого не видно, меня не зовут, может, и не ищут.

Сколько времени я отсутствовала? Не больше часа. И вдруг я решила помолиться Богу. Сказать, чтобы я была религиозна, не могу. Но когда со мной случалось что-нибудь неприятное или страшное, я молилась Богу, думая исправить этим свои прегрешения. Так мы делали и в институте. В раннем детстве няня утром и вечером ставила нас на молитву, и мы повторяли за ней слова об «усопшем папе и братце Мишеньке» и просили здоровья «маме, Леле, Таше» – «и няне», всегда добавляла моя сестричка. А я любила попаясничать: вместо «Таше» говорила «Кабаташе», а после слов «сила и слава» добавляла «Софья Брониславна». Няня сердилась. В настоящее время она уже не руководила нашими молитвами. Чтобы меня не увидели, я подлезла под куст сирени, росший рядом с кленом, но спрятала только голову, как страус, и не заметила, что в просвете между ветками видны мои ноги в коричневых сандалиях. Их и заметила мама из окна своей спальни. Увидев меня молящейся, мама решила не подрывать во мне веру и отменила наказание.

Я долго не решалась войти в дом. Таша и няня ничего мне не сказали, а мама заставила просить прощения у фрейляйн Эльзы и строго добавила:

– Все будет зависеть от твоего дальнейшего поведения.

Мне стыдно было смотреть на всех и очень неприятно – на Аришку.

На другой день, когда мы с утра сели заниматься с немкой, то есть выполнять работу, заданную мне на лето, я проявила необычайное усердие и не хотела прекращать занятия, даже когда истекло назначенное время.

– Если вам нужно идти к Таше, – сказала я фрейляйн, – идите, пожалуйста, а мне разрешите еще пописать немного.

Внимательно посмотрев на меня, она разрешила. Усердие мое продолжалось и в следующие дни. Таким образом, к 1 августа вся работа была закончена.