Ровесницы трудного века: Страницы семейной хроники

И ее большие глаза замороженного судака, по моему же выражению, посмотрели на меня ласково. В дальнейшем девочки мне рассказывали, что в начале моей болезни, однажды в субботу, когда Гжа читала всем отметки, Фабрикант обратилась к начальнице с просьбой позволить ей носить мне уроки в лазарет, на что Гжа величественно ответила:

– Ах, ма chere (моя дорогая), – когда Гжа говорила эту фразу – а говорила она ее довольно часто и с очень милой улыбкой, – это означало «какая же ты дура». – В лазарете хозяин – доктор Покровский, и в его хозяйство я не вмешиваюсь, а он говорит, что больным заниматься нельзя.

Как-то, увидя, что я хватаюсь то за одну, то за другую книгу и достаю страницы заданий, пропущенных мною, она подошла ко мне и предложила помочь. Она хотела поговорить с учителями о том, как лучше мне догнать пропущенный материал. Я поблагодарила ее, но на другой день опять заболела. А выйдя из лазарета, согласилась с популярным у нас Козьмой Прутковым, говорившим, что «нельзя объять необъятного», и махнула рукой на уроки.

Однажды в церкви, постом, на какой-то длинной службе, я вдруг потеряла сознание. Юлия Адольфовна приняла во мне очень горячее участие. Так что отношение мое к ней в корне изменилось, несмотря на то что она иногда говорила мне с иронией:

– Знаю, у вас хорошие мысли и идеалы, но как вы думаете выполнять их с таким отсутствием воли? – А это было мое больное место.

В классе относились ко мне все очень хорошо и почему-то считали меня гораздо лучше, чем я была на самом деле. Писали в лазарет, куда я очень часто попадала, длинные письма, а когда появилась мода писать друг другу характеристики, меня так захваливали, что я даже очень расстраивалась из-за этого. <…>