Ровесницы трудного века: Страницы семейной хроники

Институт показался мне еще противнее, чем весной. А когда большая дубовая, какая-то особенно тяжелая дверь захлопнулась за мной, я почувствовала себя в тюрьме. Простилась с мамой как-то равнодушно. Нянька повела меня по длинному коридору первого этажа. Мы прошли мимо громадной столовой, миновали лестницу и вошли в небольшую комнату, где на скамейках девочки переодевались в казенную форму. В углу стоял стол, за которым неизменно присутствовала классная дама. Нянька подала мне ворох одежды и сказала:

– Запомните, ваш номер будет 17.

Первое, что меня поразило, – это рубашка. Она была из грубого полотна и очень длинная. Шелкового белья тогда я еще не видела, трикотажа тоже не было еще, во всяком случае, в широкое пользование ни то ни другое еще не вошло. Белье шилось тогда из мадаполама, побогаче – из батиста. Из такого же грубого полотна мне подали и остальные принадлежности. Затем дали белую кофточку, синюю юбку, белый фартук и красный кожаный ремень. Юбка просто изумила меня, она была такая тяжелая, что, мне кажется, больше трех юбок я бы поднять не смогла. Материал этот назывался «камлот», и, кроме института, я нигде и никогда больше такого материала не видела.

– Тут нет чулок, – робко сказала я.

– А вот они.

Таких чулок я тоже никогда не встречала, ни до ни после института. Они были связаны из суровых желтоватых ниток. Ботинки еще ничего, я видела такие у няни, назывались они «полусапожки». Сзади и спереди ушки, за них очень удобно тянуть, когда обуваешься, а по бокам вшита резинка, она тоже помогает, как бы растягивает ботинок. По крайней мере, хорошо, что нет ни пуговиц, ни шнурков.

Я оделась с грехом пополам. На спинке кофточки была пришита пуговица, на нее надо было пристегивать эту тяжеленную страшилище-юбку, и она тянула тебя назад. «Вот они, Манины власяницы», – мелькнуло у меня в голове.

– Ну, готовы? – торопила нянька.

Я заметила, что девочки называют ее «нянечка». А в дверь вошла другая нянечка, собрала мое белье и платье и унесла. «Наверно, к маме», – с грустью подумала я. И нас повели в баню. Еще немного по коридору и вниз в подвал. По дороге нянечка обратилась ко мне:

– Чтой-то вы чулки-то не пристегнули, они вон на ботинки спустились. У нас резинки полагаются свои.

– А я не знала, – растерялась я и невольно рванулась назад, туда, где еще должна была находиться мама.

– Куда вы, туда нельзя, идите в баню, а пока вы моетесь, я схожу за вашими резинками.

В бане стоял пар. Ко мне подошла еще третья нянечка и, погладив меня по стриженой голове, сказала:

– Давайте я вас вымою, вас легко мыть.

Я забыла сказать, что мама накануне сходила со мной в парикмахерскую и решила остричь меня наголо. «Тебе легче будет без волос, ведь в институте надо самой причесываться, а ты не умеешь». И на это я никак не реагировала. Процедура мытья кончилась быстро, зато в предбаннике я долго бегала в накинутой на плечи простыне и не могла найти свое белье. Все кучки были совершенно одинаковые.

– Вот оно, твое белье, все развалено, не потрудилась сложить. Седьмой класс, 17-й номер – твое? – Это говорила пожилая женщина в синем платье.

– Мое, мое, – обрадовалась я.

Она подошла и стала тереть мне спину, приговаривая:

– И откуда их только, таких слюнтяек занянченных, набирают? Хорошо еще мать догадалась постричь, а то ходила бы Степкой-растрепкой.

Впоследствии я узнала, что это была так называемая «пыльная дама», она была начальницей над всеми няньками и ведала баней и душем воспитанниц. Звали ее Анна Алексеевна. Когда мы оделись, она выдала нам темно-синие суконные жакеты и белые косынки на голову. Причем велела обязательно подвязать косынки под подбородок. Вдруг открылась дверь в предбанник, и кто-то громко сказал:

– Лодыженскую вызывают в залу на прием.

Меня в первый раз назвали по фамилии. Девочки взялись проводить меня. Мама стояла в дверях зала. Когда я подошла, на ее лице была грусть и жалость, но она ободряюще мне улыбнулась и сказала: «Тебе бы только грабли в руки». Воображаю, как смешна была моя маленькая фигура в длинном платье со спущенными чулками… Мама отвела меня в уголок, встала на колени и пристегнула резинки к лифчику. Она перекрестила меня и сказала:

– Ну, иди с Богом, я еле выпросила, чтобы тебе разрешили ко мне прийти. Твой класс вот он, рядом с залой. Иди и не шали, – добавила она. Я вздохнула и подумала: «Какое уж тут шалить! Как бы только все это осилить».

Когда я открыла дверь в класс, меня оглушил шум. Как много народу! Классной дамы не было. По партам прыгала черноглазая девочка в очках, я слышала, ее называли Тамара Кичеева. Я подошла к ней поближе.

– Вы тоже новенькая? – спросила я.

– Во-первых, говори мне «ты», у нас весь институт на «ты», даже самым старшим мы говорим «ты», а во-вторых, я не новенькая, а старенькая, я в прошлом году училась в приготовительном, – и запрыгала дальше.

Мне хотелось поговорить с ней еще, и я спросила:

– А как здесь кормят?

– По-разному, – уж издали донесся ответ, – иногда хорошо, а иногда и гречневую кашу дают.

В этот момент ко мне подбежала та девочка, которая экзаменовалась со мной вместе.