Ровесницы трудного века: Страницы семейной хроники

У Таши опять появилось пианино. Это был свадебный подарок Александра Семеновича. Зная Ташину любовь к музыке, он мечтал приобрести пианино. Но достать его было трудно, и стоило оно в Москве очень дорого. Опять выручила мама. Она съездила в Можайск узнать, не продает ли кто из бывших помещиков остатки былой роскоши. И нашла. Второй раз они поехали в Можайск уже вдвоем с Ташей и привезли очень хорошее пианино. Так, по крайней мере, говорил опытный настройщик, живущий под нами, в подвале. Он же и настроил это пианино, и по просьбе Александра Семеновича нашел Та-ше преподавательницу музыки. По случайному совпадению ею оказалась бывшая институтская учительница. Но Таша училась не у нее. Имя и фамилия этой учительницы были исторические. Ее звали Александра Невская. Она нашла у Таши большие способности и удивлялась, что она не слышала ничего о ней в институте.

Александр Семенович играл на скрипке, и вечерами мы слушали концерты под Ташин аккомпанемент. В общем, жизнь была счастливая и наполненная деятельностью. <…>

Сергей Иванович

И вот наконец я подхожу к главе, в которой расскажу о встрече со своим будущим мужем. Исполнилось два года, как мы переехали в Москву. Мама жила с нами. Она наконец нашла себе дело, которым занималась с большим удовольствием, – была руководительницей частной группы ребят. В то время детских садов было очень мало. Брали туда главным образом детей низкооплачиваемых рабочих и служащих, а также детей матерей-одиночек, и появилось много частных групп. Коллектив приблизительно из десяти семей организовывался и нанимал руководительницу. Кто-нибудь предоставлял вместо платы помещение. Конечно, это было все очень кустарно. Ребята приносили свой обед. Руководительница должна была разогревать его, укладывать их спать и почти все остальное время прогуливать их. Живой и подвижной маме нравилось быть с ребятами, она пела с ними, играла им на пианино и болтала по-немецки. Хотя она предпочитала французский язык, но группы были преимущественно немецкие. Ребята любили ее, и она их. Мама постоянно рассказывала нам о своих подопечных, и я знала их не только по именам, но и по характерам. Как только приехала мама, Александр Семенович отхлопотал нам другую комнату, побольше. Она была очень уютная, с печуркой, а сам втиснул свой старинный большой письменный стол в семиметровую, и даже книги его не все туда вошли. Таша официально стала его невестой, и медлили со свадьбой из-за задерживающегося ремонта квартиры.

Я жила по-прежнему интересно и весело, но старалась не влюбляться после катастрофы с Дубасовым.

На рабфаке произошли кое-какие изменения. Бартенев от нас ушел, и завучем стал Николай Пахомович Горностаев, преподаватель литературы, и, как водится, привел несколько новых педагогов – Сергея Сергеевича Розанова и Бориса Евгеньевича Лукьяновского. Все трое расположились в нашей библиотеке. Однажды я работала одна, вошел Горностаев с высоким молодым человеком.

– Вот, это наш новый преподаватель, Сергей Иванович Дмитриев. Он будет заведовать кабинетом русского языка и литературы.

Я внимательно посмотрела на мужчину. Его лицо мне показалось интересным, даже красивым, но немного холодным.

– Знакомьтесь, – продолжал Горностаев, – вам придется иметь много общих дел.

Я заметила, что во время этих слов в серых со стальным оттенком глазах Дмитриева мелькнули какие-то искорки, лицо подобрело, а глаза показались синими. Горностаев ушел, и я тут же начала подбирать литературу для кабинета. Мы разговорились. В дальнейшем, действительно, нам с Сергеем Ивановичем пришлось много общаться по работе, и мы всегда успевали перекинуться хоть несколькими фразами. Мне хотелось узнать его поближе, я сразу почувствовала в нем глубину и содержательность. Такие люди всю жизнь привлекали меня, а тут еще с первого взгляда возникла личная заинтересованность. Каждый день я знала, что он несколько раз зайдет в библиотеку, и работалось легко и весело. Когда он входил, все кругом вдруг наполнялось каким-то особым смыслом и значением. Где-то в глубине души начинала трепетать радость жизни, как будто я бежала, вернее, летела по косьмовской дороге. Хотя никаких красот природы, как тогда, вокруг меня не было и я находилась в обычной рабочей обстановке. Это чувство мне было знакомо, оно напоминало можайский приемный покой, мою самую первую любовь, но тогда к радости примешивалась грусть, а здесь было торжество взаимности. Я почувствовала ее сразу, в том, как менялось его лицо, когда он увидит меня, в том, как он, открывая дверь в нашу комнату и стоя на пороге, спрашивал: «Горностаев здесь?» – и, получив отрицательный ответ, не уходил до тех пор, пока не поймает мой взгляд. Эти мгновенные взгляды проскальзывали мимо находящихся в библиотеке людей и говорили очень много.