Роза

Наконец и до смотрителя доходит, что план составлять было решительно незачем. Он встречает Хартвигсена в лавке и от досады меняется в лице и белеет как мел.

— А-а, вы ещё не уехали в Иерусалим! — говорит он. — Да и я-то хорош, в плане напутал, вам следует направляться вовсе в Балтийское море, а там на Гебриды. Как окажетесь в Довре, спросите, где город Пекин. Туда вам и надо.

Но Хартвигсена, однако, на мякине не проведёшь. Кое-какие начатки географии я преподал ему во время наших весенних уроков, и они засели в нём крепко.

— Пекин же в Китае, — говорит он, — при чём тут Китай? Да и Довре нам не по пути, Довре в Норвегии.

— Вы ослышались. Я сказал, — в Дувре12, — отвечает смотритель и весь трясётся. — В Дувре такая бездна курочек, вот где вам хвост распускать! Хи-хи! Фанфарон! Пустоболт несчастный.

Смотритель, сам не свой от ярости, выбегает из лавки. Значит, этот человек радовался и мечтал за других, мечтал, чтоб хоть кто-то увидел мир во всей его славе. Но и тут его провели! Я заставляю себя несколько успокоиться и засесть за картину, чтобы у меня был предлог пойти к Розе. Едва картина кое-как обсохла, я однажды выжидаю, когда Хартвигсен пройдёт мимо Сирилунна на мельницу, и пускаюсь в путь. И Мак и баронесса знали, кому предназначена картина, так что я мог её нести не таясь. А вот то, что я выбрал момент, когда Хартвигсен отсутствовал, была низость, низость, и я готов был потом за неё расплатиться. Да и сам визит не принёс мне особенной радости.

Роза против обыкновения заперлась изнутри. Я стучу, но дверь мне не отворяют. Никого нет дома, думаю я, Марту я видел с девочками баронессы. Я уже собираюсь уйти, но тут Роза стучит в окно и отворяет дверь.

— Лопарь Гилберт ходит тут и что-то вынюхивает, — сказала она. — Видели вы его?

— Нет.

— Заходите же, заходите. Ах, какая прелестная картина! Жаль вот, Бенони ушёл и её не видит.

— Это вам, — сказал я. — Будьте великодушны, примите её в подарок! Она вам хоть чуточку нравится, да?

Ну как, право, я себя вёл, я робел и совершенно стушевался. Будто я не дар приносил, а принимал подаяние.

— Мне? Нет, что это вы, зачем, — ответила Роза медленно и покачала головой. — Досадно вот, что Бенони нет дома, он бы, разумеется, заплатил за картину.

— Она не продаётся.

Роза из любезности берёт картину и разглядывает, и её руки, которыми я всегда любовался, сейчас такие осторожные, ласковые руки. Она говорит тихонько, что узнаёт гостиную Мака, вот он — серебряный ангелок, и она так бы и глотнула из этого стаканчика, это вино так и хочется пригубить.

— Это ваш стакан. Вы тогда оставили его на столе.

Тут она забывается, она, кажется, выдаёт мне себя и отвечает:

— Да, я помню.

Но уже через мгновение она снова другая, она отодвигает картину и говорит:

— Бенони сейчас придёт. Он пошёл на мельницу. Вы его не видели?

Пауза.

— Да, я его видел, — говорю я.

Куда уж ясней, я совершенно себя выдал. И Роза всё поняла, она смотрит на меня добрым взглядом, но потом снова она качает головой.

— Это так скверно? — спрашиваю я.

— Да, вам не следовало в меня влюбляться, знаете ли, — говорит она.

— Да, не следовало, — отвечаю я, и сердце у меня щемит, — мне и самому раньше лучше было.

Роза была так естественна и проста, она тотчас перешла к делу. Нет, разумеется, мне не следовало в неё влюбляться. Однако же я влюбился. Да, но как она это приняла? Я не замечал в ней особенного недовольства, напротив — явственную благосклонность. Эта-то благосклонность больше всего и угнетала меня, я оказывался как бы ребёнком перед Розой. Но, к радости моей, она выказывала и признаки волнения. «Значит, я для неё не только ребёнок», — думал я.

— Я даже не предлагаю вам сесть. Лучше, пожалуй, если мы постоим, — сказала она и села. Тотчас она понимает свою оплошность, встаёт, улыбается и говорит: — Ну, видали вы подобное?

Совладав с собой, она указывает мне на стул и предлагает сесть:

— Почему бы нам и не присесть? Прошу вас! Я вам кое-что расскажу!

И мы сели оба.

Заговорила она с глубокой серьёзностью. Не то чтобы торопливо, сбивчиво, — нет, благоразумно и мягко. И я видел совсем рядом этот её большой красный рот, и тяжёлые веки, и длинные взгляды.

— Вы ведь слышали, что я уже прежде была замужем?

— Да.

— Да. И вот теперь я снова вышла замуж. Мой первый муж умер. Я старше вас, но будь я и ваша ровесница, всё равно я замужем. Разве я вам кажусь легкомысленной?

— Нет, нет.