Роза

— Он выскочил из-за угла, едва ушёл Бенони, поздоровался и говорит: «Старуха-то Малене, а?». Старуха Малене — это мать моего мужа, то есть мать моего первого мужа. «Что с нею?» — спрашиваю я, хотя Бенони с ней — как сын родной, чего только ей не посылает. «А то, — отвечает Гилберт, — что она разбогатела, она получила сто талеров!» — «От кого же она их получила?» — спрашиваю я. «Ни от кого, — отвечает Гилберт, — она сама не знает, они пришли по почте». Тут сердце у меня чуть не выпрыгнуло из груди, и, уж сама не знаю как, я всё-таки выговорила: «А письмо?» — «Письма не было», — ответил Гилберт. Пауза.

— Но ведь это хорошо, что у бедной женщины есть теперь средства, — говорю я, чтобы что-то сказать.

— Да, конечно. Но их могла послать только одна рука.

— Ну, — отвечаю я, стараясь её ободрить. — Может быть, это наследство. Может быть, его сейчас только распределили.

— Вы думаете? — с надеждой спрашивает Роза. — Да, но так бы и было указано, тогда бы было письмо.

— Впрочем, я, признаться, мало смыслю в этих материях. Так или иначе, вы разведены со своим первым мужем.

Роза качает головой и, словно сама с собой, говорит:

— Ах, но что значит — разведена...

— И жив ли он или умер, у вас с ним нет уже ничего общего.

— Неправда. И вдобавок: мне сказали, что он умер. Что он... что он погиб... Иначе я никогда бы не могла снова выйти замуж.

— Хартвигсен и Мак выговорили же для вас разрешение, была, кажется, получена государственная бумага?

— Да, но мне-то мало было этого. Вот они и сказали мне, что он умер.

— Но он ведь и в самом деле умер, — говорю я. Вдруг на меня накатывает жгучая неприязнь к этому мертвецу, о котором так беспокоится Роза. Да если даже он жив, неужто ей не пора, наконец, его выбросить из головы? Я уже ревную её не к Хартвигсену, а к покойнику, я желаю моему другу Хартвигсену всяческих благ! Да и кто он такой, этот господин? Продал жену за известную сумму, сумму пропил и умер!

— Вот вы меня называете ребёнком, — сказал я с укором, — а сами вы кто, по-вашему? По мне, носиться с тем, кто... с памятью о том, кто...

Я перевёл дух, она подняла на меня глаза и ждала. Хотела, верно, чтобы я всё ей выложил, и насчёт суммы, и насчёт внезапной смерти. Но раз ей угодно несмотря ни на что хранить верность своему Николаю, я не отвожу глаз и не оканчиваю фразы.

— Ну? — сказала она. — Носиться с памятью о том, кто... Что же вы?

— Тоже отнюдь не означает быть взрослой.

Пауза. Она на меня посмотрела беспомощно.

— Простите меня, — сказал я.

Её словно кто толкнул, она встала вдруг и всю свою нежную, бархатную ладонь прижала к моей щеке.

— Храни вас Господь! — сказала она. — Вы и сами понимаете, верно, что это не то, что влюблённость. Вот, сейчас вы увидите, я буду совершенно спокойна, — сказала она и снова села, — просто я так испугалась, он ужасный, этот Гилберт.

— Я найду управу на этого Гилберта, — крикнул я. — Я кое-что про него знаю. Одно моё слово Маку, и уж тот его урезонит.

— Вот как? — спрашивает Роза. — Но это ничего не изменит. Гилберт всякий раз верно предсказывает.

— Но это — простите! — это ребячество — верить в такое!

— Нет, он верно предсказывает. И сегодня, может статься, он верно предсказал. Бог его знает. Боже ты мой, что же будет с нами со всеми! А я ещё и...

Она снова встала, подняла, заломила руки. Я видел её смятение, и при последних её словах я подумал: она уже два месяца замужем, ей, может быть, вредно так волноваться.

— Успокойтесь же! — сказал я. — Вы ничего дурного не сделали.

Я увидел на дороге Хартвигсена и сделал знак Розе. Роза остановилась передо мною.

— Вы можете меня не просить о соблюдении тайны, — сказал я.

— О, — сказала она. — Не всё ли равно. Я сама ему скажу. Но вас я должна поблагодарить за то, что вы поняли, отчего я ношусь с моими воспоминаниями.

Ничего я такого не понял, опять пошла женская болтовня. Напротив, первый муж должен был умереть для Розы, даже если он жив, вот моё мнение.

— Ну, а сами вы будете умницей, будете охотиться, обойдёте всю округу, — сказала она.

— Да, — только и сказал я.

Вошёл Хартвигсен.

— Добрые вести! — сказал он. — Суда уже в Бергене. Вот придут они сюда, в целости и сохранности, гружённые нашим товаром, и страховые-то — мои.

— От всей души поздравляю! — сказал я, желая Хартвигсену всяческих благ.

Ободрённый моими словами, Хартвигсен прибавляет:

— Выходит, не только мой компаньон Мак соображает, как делать деньги.

XVII

Ну вот, и теперь я, в сущности, не знаю, что мне и думать. Роза выставила себя в новом свете после этих её сантиментов по поводу покойного мужа, который ничего иного не стоит, кроме презрения. Я считал её совершенно другим человеком. К тому же она так разоткровенничалась, столько наговорила лишнего, это она-то, всегда такая тонкая, сдержанная. Ведь я ей совсем чужой! Или она преувеличила мои чувства, сочла, что я просто гибну от любви? И она сказала, что я ребёнок. Ребёнок!

Проходит неделя-другая, я жду осени. Как-то баронесса мне говорит:

— Семь лет уже я не замечаю собственного сердца. Уж и не знаю даже, есть ли у меня оно!