Роза

Она покачала головой, но мне показалось, что не так уж я ей неприятен, как прежде, она даже улыбалась. Я продолжал в том же тоне, я думал: вот как вёл бы себя Мункен Вендт!

— Я без конца сюда прихожу, меня сюда тянет и тянет, — сказал я. — Я совсем измучился.

— Но я замужем, — сказала она.

— Я увидел вас задолго до того, как вы вышли замуж, и с самого первого взгляда — я ваш!

О, я помню, я всё помню: тут она посмотрела на меня с любопытством и, кажется, даже с радостью. Нет, не знаю, может быть, тут было одно любопытство.

— Но Господи Боже, да что же это такое? — вскрикнула она. — Чего вы хотите, не понимаю.

— Чего я хочу! Да чего обычно хотят! Каменная вы, что ли? Я весь истерзался от фокусов и комедий, я пришёл положить этому конец. И делайте со мной что хотите!

О, глупец, глупец, снова мне показалось, что ей по душе мой напор, моя пылкость, губы у неё задрожали, будто она растрогалась. Тут она замечает на столе записку, читает мои извинения в том, что я явился, и до неё доходит, что вовсе я не так безогляден и смел, каким представлялся.

— А-а, значит, вас Бенони пригласил! — сказала она. — Так я и думала.

Я ничего не ответил, нет, но я не желал больше сдерживаться. Всё шло ведь так хорошо. Я встал перед нею, посмотрел на неё, и вдруг я сказал:

— Ай-ай!

И она тоже на меня посмотрела, расхохоталась и сказала, смеясь:

— Да что это с вами? Полноте, успокойтесь!

Грудь у меня ходуном ходила, я помертвел от страха, и вдруг я шагнул к ней и обнял её. Я дрожал как в лихорадке и молчал, я только пытался прижаться лицом к её лицу, к плечу, к шее. Всё это продолжается не больше мгновенья, она легко высвобождается из моих объятий и наотмашь бьёт меня по щеке. Будто колесо завертелось у меня в голове, и я рухнул на стул.

Пощечина!

Бедная Роза, ей пришлось немало со мной повозиться, утешать меня, заглаживать свою вину. Наконец, кое-как я прихожу в себя. Она говорит, смеётся, сыплет вопросами: «Что вы это? Зачем? Ну где, ну где вы набрались такого? В жизни подобного не видывала! Ну, теперь-то вы, надеюсь, не будете ничего такого предпринимать?».

Когда в голове у меня окончательно прояснилось, я снова впал во всегдашнюю мою приниженность, я уж радовался, что Роза мне не указала на дверь. Нет, ухватки Мункена Вендта не про меня, у меня совершенно иная натура, он-то кого угодно может обворожить. О, ему сходят самые дикие выходки, и тотчас ему их прощают.

Всё у нас с Розой понемногу возвратилось в обычную колею. Она сидела уже совершенно спокойно, она спросила:

— Вы и в прошлый раз были какой-то странный, будто сам не свой. Помните?

— Так, случайность, — уклончиво ответил я.

— И отчего вы так редко теперь бываете? — сказала она. — Мы даже уж говорили с Бенони.

Я снова смирненький, как ягнёнок, всё тошнее, тоскливее делается у меня на душе, и я говорю:

— Не бываю? Но я бываю у вас, я бываю, спасибо. Но вам, кажется, лучше, когда меня нет, такое у меня впечатление. Вы живёте себе, не тужите, а стоит мне прийти, вы вспоминаете про старое и грустите. Лучше уж мне держаться от вас подальше и знать, что вам весело.

Но потом-то я всё же решил ещё один-единственный раз попытать приёмы Мункена Вендта, прежде чем окончательно от них откажусь. Ведь сначала всё шло хорошо!

XXIII

Снова баронессе ничего другого не оставалось, как удариться в набожность. До чего же она была взбалмошная и несчастная! Игры с Хартвигсеном хватило лишь недели на две, да и что это была за игра — так, бесплодная возня какая-то, ведь Хартвигсен ни слова не понимал из того, что она говорила.

И вот она распорядилась сжечь знаменитую перину своего отца, да, баронесса решилась, и Йенс-Детород, её верный раб, приложил руку к этой затее. Йенс-Детород своё дело знал, он выбрал лунную ночь, когда перина сушились в пивоварне, и бросил в дымоход подожженную просмоленную паклю. Миг — и перина занялась и погибла. А длинноногий Йенс-Детород в несколько ловких прыжков соскочил с крыши и спрятался за соседним домом. Я всё это видел из моего окна.

Да, я был всему этому свидетель, потому что я стоял и смотрел. Баронесса от меня не скрыла свои замыслы, нет, она честно и открыто восстала против отца, который позволял себе столь недостойную комедию с ванной в собственном доме. И она меня посвятила в свой план, вовсе от меня не требуя соблюдения тайны. И надо признаться, я оценил оказанное мне доверие и остался нем как могила. Баронесса подкупила меня этой тонкостью, да, она вела себя как особа воспитанная и благородная.

Но Мак, этот владетельный князь, — о, он не был бы отцом Эдварды и не был бы Маком, если бы он тут растерялся. Не успел Крючочник доложить ему о случившемся, как он тотчас же оповестил, что скупает пух и перо по высокой цене. Рассказывали, что однажды ему уже приходилось прибегать к такой мере, чтобы сделать к Рождеству новую перину. И вот ведь — и нескольких дней не прошло, а в Сирилунн потекло многое множество пуха с тех дворов, где собирали перо и яйца по фьордам.

И зачем было, спрашивается, сжигать перину Мака?