Роза

Про новую горничную я знал, её взяли вместо Петрины, которой пришла пора идти замуж. Это баронесса велела Йенсу-Детороду привезти её с дальних шхер, звали её Маргрета, хорошенькая, молодая, она была безупречного поведения и набожная к тому же.

И вот теперь эта Маргрета сидит по ночам у постели Мака и даёт ему капли, рассказывал Хартвигсен. Они с Маком разговорились, и Маргрета сказала, что зря он на мягком лежит, ему надо лежать на вениках.

– На вениках? – спрашиваю я.

– Да! Слыхали вы подобную ахинею? – говорит Хартвигсен. – И вот мне в лавке записка, поднимайся, мол, к Маку, потому – последнее слово за мною, куда ему без меня? Поднялся я к нему, а вид у него прямо жуткий, истаял весь, я, говорит, Хартвич, в твоём добром совете нуждаюсь. А можете мне поверить, не каждому Мак из Сирилунна скажет такое, да, он теперь без меня никуда. Ну, и я ему на это, конечно, всю правду: как он, мол, меня в своё время из грязи вытащил, так и я ему не могу отказать, когда ему пришла нужда в моём добром слове. И тут он мне про эти веники! «Не бывать этому, – я ему говорю, – бабы, верно, с ума посходили!» – «Спасибо! – Мак говорит, – мне и надо было услышать разумное слово. Но как-то надо же выздороветь, – он говорит, – как-то надо же на ноги встать! Ведь вот я лежу, – говорит, – делать ничего не могу, всё только думаю-думаю, день и ночь думаю, так недолго и в религию вдариться». Тут Хартвигсен помолчал. Мысль о перевоплощении Мака до того поразила его, что глаза у него сделались совсем круглые.

– Удивительно! – сказал я.

Хартвигсен долго размышляет и наконец говорит:

– Что же? Никакого нету средства против желудка? На кой чёрт тогда было за лекарем посылать? – И тут он становится сообразительным, в нём просыпается его крестьянская сметка, вдруг его осеняет, он говорит: – Любому понятно! Если такой человек не встаёт с постели, это ему погибель. Надо его поднять.

– В том-то и весь вопрос – как его поднимешь?

– Да-да, – ответил Хартвигсен, он зашагал дальше и уже на ходу сказал: – А если уж он собрался в религию вдариться да на вениках спать – откопаю-ка я ему поскорей эту его ванну!

XXV

И вот поздно вечером ванна вновь явилась на свет Божий. Непостижимо. Баронесса знать ничего не знала, Роза ничего не знала, мы пошли в лес под ясной луной, в свете северного сияния и поскорее покончили с этим делом. Команда была та же, что и при погребении, Свен-Сторож, бондарь, кузнец, и земля была рыхлая, так что даже не пришлось работать киркою.

– Нет, не бывать бы этой ванне в земле, кабы не Эдварда, – сказал Хартвигсен. – Никогда не надо бабья слушаться!

И трое мужчин с лопатами совершенно с ним соглашались – не надо, не надо бабья слушаться, бабье – оно бабье и есть! Все трое и сейчас работали с тем же рвением, они прекрасно знали, что они делают, знали, что выкапывают проклятую эту махину себе на беду, многим ещё на беду – да ведь куда денешься? Недуг Мака – такая напасть, что ни с какой другой не сравнится. Свен-Сторож, кажется, по части супружеских радостей не очень-то и выиграл от погребения ванны, во всяком случае, пот с него градом лил, так он сейчас старался. А кузнец сказал:

– Как я вас понимаю, Хартвич, с вас причитается за работёнку, а?

– За мной не пропадёт! – ответил Хартвигсен. – Вы только перину мне не повредите. Я сперва проверю. Она небось красная, шёлковая!

– Это бондарь как ни попадя роет, – сказал кузнец.

– Я? Как ни попадя? – крикнул негодующий бондарь. – Да я хоть голыми руками рыть буду, лишь бы перину не попортить.

Сущие дети. Они работали ради похвалы и награды.

Наконец ванну высвободили из земли и на верёвках подняли из ямы. Её отряхивали, ощупывали, нет ли где вмятин, царапин. Хартвигсен собственноручно снял мешки, встряхнул перину, подушки, потом ещё носовым платком отер приставшую к шёлку землю.

– Как говорится, не придерёшься! – заключил он, довольный.

И яму опять закопали.

Была уже совсем ночь, мы все вместе понесли ванну к дому. Хартвигсен не на шутку побаивался баронессы и вслух мечтал, чтобы эта ванна поскорей оказалась дома! Меня отрядили вперёд, на разведку, если я сразу не вернусь, они это поймут как сигнал, что им можно идти. Так у нас было договорено.

В гостиной не было света, во всём большом доме окна светились только у Мака и у баронессы. Я обошёл дом вокруг – да, и у экономки, и в людской – везде темно. И я вошёл и поднялся к себе. Я, как обычно, несколько трусил, но я же всё проверил, и совесть моя была чиста.

Несколько минут спустя я слышу глухой стук в дальнем конце дома, это они идут с ванной, думаю я.