Роза для бессмертного принца (СИ)

— Потому, что я их не вижу. Я не вижу ошибки в том, что не хочу никому прислуживать! Я не вижу ошибки в том, что не хочу заглядывать в глаза и угадывать настроение! — огрызнулась девочка.

Внутренний голос молчал.

— Я поняла! Ты приходишь, когда мне больно. Ты питаешься моей болью. Если боли не будет, то ты уйдешь навсегда!

— Бесполезно, — грустно сказал внутренний голос, — Боль так не убить. Сколько раз не переживай свои воспоминания, сколько раз не испытывай боль, от этого она не станет слабее. А вот дождь почти прекратился. Что ж… Поздравляю. Твоей гордости стало легче?

— Я не хочу отвечать на твои вопросы… — с внезапной улыбкой сказала девочка, медленно шагая по аллее в сторону дворца.

— Гордость — это странное чувство? Не правда ли? Гордость — это стиснутые зубы, прямой испепеляющий взгляд исподлобья, зажатые кулаки… Или гордость — это слезы обиды за несправедливое наказание? Какой бы она не была она — опасна! Избавься от гордости, и сможешь жить дальше.

— Мне не нужны советы… — сказала Алетиш.

— Я еще никогда не видел мир глазами женщины. Это — просто удивительно! Как ловко ты умеешь придумывать проблемы, героически их преодолевать, а потом гордиться собой. Внутри тебя столько накручено, что даже мне, сложно понять ход твоих мыслей. Нет, из всех людей, которые мною владели в свое время, ты — самый экземпляр. Продолжай в том же духе!

Алетиш внезапно остановилась напротив старинной фрески на стене. Это было нечто неописуемо красивое. Она уже видела фрагменты этой картины в Храме Анвеора и в Улитке, а здесь она видит ее целиком. Художник, который в поздние века срисовывал ее, очевидно, рисовал ее по памяти, так как многие детали на оригинале заметно отличались от копий.

На картине было изображено сражение. Она состояла из четырех частей, объединенных одной цветовой гаммой и настроением. Первое, что бросалось это — небо. На одной картине оно было рассветным, на второй — солнце пробивалось сквозь тучи, роняя широкие полосы света на истерзанную войной землю. На третьей были отчетливо видны сумерки. Серое марево и первые звезды создавали ощущение, что это некое переходное состояние от Света к Тьме. Это и была Тень. А на последней картине была Тьма, мерцающая тысячами звезд.

На Светлой части картины был изображен мужчина со светлыми, отливающими серебром волосами. Он был закован в светлые латы, с геральдическим рисунком. В руках у него был широкий двуручный меч. Его плащ терзал невидимый, но пойманный кистью неизвестного художника, ветер. Лицо у мужчины было странным. Вместо доброй улыбки и страдальческого блика в глазах обреченного, было холодное, высокомерное и презрительное выражение лица надменного, самовлюбленного аристократа. Губы были четко очерчены, изгибаясь в брезгливой усмешке. Серые глаза, с небольшой зеленью, были презрительно холодны. И небесной красоты корона венчала его чело. На щеке его красовалась кровавая царапина. Покойник, которого видела Алетиш был лишь жалким подобием, сохранившем лишь тень былого величия.

«Так вот каким был, Доминатор Светлого Дома Анфаэль Раиль? На фресках в Храме его лицо было преисполнено страдания, отваги, мужества… Мне было его жаль. Могу ли я жалеть его таким, каким он нарисован здесь?»

На следующей фреске стоял другой Король. Его лицо было отстраненным, с тонкими чертами лица. Если лицо Светлого Короля было мужественным, то это лицо казалось утонченным. Большие глаза, цвета янтаря и золотые волосы невольно располагали бы зрителя к изображенному на портрете мужчине, но неприятная улыбочка и странный блеск в глазах отталкивали. Нечто коварное и хитрое было в той улыбке и в той позе, в которой художник запечатлел второго Короля. На нем не было ни тяжелых доспехов, ни панциря, ни плетеной кольчуги. На нем вообще не было доспехов, словно он пришел не воевать, а вести переговоры. При себе у него был длинный меч с волнообразным лезвием, на рукоять которого он многообещающе положил руку в перчатке.

«Король Дома Теней. Но не Шаэсса. Шаэсса, значит, простой человек. А это — его предок. Мимолетное сходство. И как все-таки красиво нарисованы его глаза…»

На третьей картине был нарисован Лорд Дивайн. В отличие тех картин, которые она видела раньше, здесь Лорд Дивайн выглядел намного человечней. Он был скорее грустным, чем злым. Он хмурил брови, глядя исподлобья. Длинные волосы разметались по плечам. На его наплечнике был отпечаток окровавленной пятерни, а под его ногами лежали мертвые тела. Шлем с клыками он держал в руке, а во второй он сжимал древко исполинской алебарды, поднять которую простому смертному было бы просто не под силу.

На четвертой картине был изображен невероятный, сияющий и почему-то ничем не примечательный мужчина. Черты его прекрасного лица были бездушными. Не было в них ни зла, ни добра. Не было в них ни ненависти, ни любви. Он был, словно статуя с холодным взглядом глаз-драгоценностей. Такое лицо трудно было запомнить. Не было в нем такой черты, которая бы бросалась в глаза, цепляла за душу. Возникало такое чувство, что он — неживой.