Роза для дракона (СИ)

— Почему ты не сообщил о своем приезде заранее, Скорпиус?!

— С недавних пор мне нравится элемент сюрприза. Ты не рад, отец?

— Ну, конечно же, я рад, сын мой! Но я… мне хотелось бы как-то приготовиться.

Роза видит крепкие мужские объятья. В вечерних сумерках едва различимы два остроносых профиля, являющихся почти зеркальным отражением друг друга. Рука отца спокойно лежит на спине сына, сам же мужчина прикрывает глаза, лицо его становится спокойным и умиротворенным. Скорпиус. Ей не хочется признавать это, не хочется замечать. И верить не хочется. Он обнимает отца, но во взгляде нет оттепели. Взгляд мужчины устремлен куда-то вдаль. Чужой, холодный, неискренний.

Драко не любит запаха железной дороги со времен Хогвартса. Розе он опротивел только теперь, когда стоя рядом со свекром, она провожает мужа в очередную поездку. Дорога обещает Скорпиусу крылья самолетов, бескрайнюю неба синь и горы Саппоро. У августовского вечера в Лондоне планы гораздо скромнее, он намерен тонкой кистью золотить козырьки крыш. Еще немного поиграет закатное солнце и скроется, оставив Драко и Розу бредущими вдоль узких улиц.

— Вы снова легко одеты и дрожите, — замечает мужчина, искоса поглядывая на нее.

— Да, — коротко отвечает она. Ведь не стоит же говорить, что дрожь эта не от прохладных пальцев ветра, касающихся обнаженных участков кожи. Просто она снова одна.

Драко не задумывается над подтекстом ответа, у него и свои такие есть. Он просто снимает маггловский плащ и набрасывает на тонкие плечи девушки. Останавливается. Смотрит.

— Забавно, — молвит он.

— Что вас забавляет?

— Полы волочатся по земле. Никогда не замечал, что вы так малы ростом.

— Мы не разговаривали всю эту неделю.

— Вы имеете в виду книгу?

— Да, — и она думает, как, возможно, этот ответ задевает Драко.

— Я готов продолжить.

…

Снова ночь и утро разделяет только хорошо знакомый бой настенных часов. На этот раз она сидит прямо напротив Драко и не записывает его сбивчивый рассказ.

— Я не стану повторять эту историю вновь, лучше законспектируйте все сразу, — в голосе различается раздражение.

— Важнее услышать, записать успею всегда. У меня хорошая память, мистер Малфой.

— Как знаете. Я вас предупредил.

— Можно продолжить завтра, вы выглядите усталым.

— Закончим это здесь и сейчас.

На этот раз в его руках нет бокала с огненным виски, но в пальцах беспрестанно танцуют скрепки, собираясь в длинные цепочки, трещат, ломаясь, перья.

Он рассказывает Розе о поздних школьных годах и членстве в Инспекционной дружине, учрежденной Долорес Амбридж. А так же о вещах, гораздо более постыдных. Драко не утаивает от Розы, как ненавидел ее крестного — Гарри Поттера за то, что именно его поступок поспособствовал заточению Люциуса Малфоя в Азкабан. О морали он не рассуждает. Просто сын остается верен своему отцу, не рассматривая мотивов его поступков. А дальше следуют еще более неприглядные вещи: Дамблдор и шестнадцатилетний Драко в Астрономической башне Хогвартса.

В памяти Розы всплывают эпизоды их прогулок со Скорпиусом, целью которых не раз становилась именно Астрономическая башня. Она вспоминает, как в лучах закатного солнца блистала простая латунная табличка с именем Альбуса Дамблдора и годами его жизни, выгравированными на ней. Для нее просто кусок металла, частичка истории Хогвартса, для Драко Малфоя слишком тяжелые воспоминания.

Красная сетка воспаленных сосудов делает светло-серую радужку ещё более блеклой. Розовые пятна расходятся по лицу, когда он говорит о той ночи. Пожалуй, она потрясала его сильнее остальных событий. Была для него самым страшным эпизодом в войне. И Роза больше не может смотреть. Она касается руки Драко, сжатой в кулак и просит:

— Мистер Малфой. Вы можете остановиться в любой момент. Это невыносимо. Это невозможно даже слушать. Я не могу представить, сколь страшно об этом говорить.

Но он не замечает девичьей руки, устроенной на собственном запястье, да и лицо Розы для него словно в ночи луна, затянутая легкой вуалью полупрозрачных облаков. Он не слышит и продолжает.

Сказ.

О Волан-де-Морте, который не столько пугал, сколько отвращал юношу. Гораздо более страшным тогда казалось крушение всех идеалов Малфоев, утраты их статуса. Для юного Драко отец был всем. Его мнение не подлежало сомнению даже в мыслях. А мать всегда была образцом женственности, тихой гаванью. Все рушилось на глазах, как и привитые воспитанием каноны об исключительности и о чистоте крови. О, об этом особенно. Все оказалось уничтоженным и отсеялось подобно шелухе, когда он увидел распластанное на полу Малфой-Мэнора, познавшее ад пыток «Круцио», тело Гермионы Грейнджер. Магглорожденной волшебницы, которую он, как ему казалось, презирал, а тогда видел в карих глазах лишь одну просьбу, обращенную к нему: «Не выдавай нас, Драко». Она была готова умереть за друзей так же, как он за свою семью.

И он не выдал. Даже, несмотря на то, что, несомненно, узнал их всех: и Гермиону, и Рональда Уизли, и Гарри Поттера.