Роза Галилеи

Вы не знаете моих бабушку и дедушку, но сейчас вы их узнаете. Дедушка явился в этот мир Яковом Портновым. Робкое имя смиренного жителя библейских шатров не утешало человека, которому Бог послал австрийского плена и сталинской тюрьмы, когда хотелось немножко Мальдивских островов и капельку Ниццы. Поэтому в плену Первой мировой дед сменил банального Якова на романтического Адольфа. Вы скажете: странное имя для еврея! А я в ответ громко всплесну руками: кто же мог знать заранее?!

Раздухарившись, дед сменил и фамилию: с заурядного Портнова на прогрессивного Кантона. А если одноклассники его сына не догадались, что это был явный намек на революционное восстание в дружественном Китае, так какой спрос с грубых, невежественных детей, у которых на уме одни ругательства?

Бывший Яков Портнов, ставший благозвучным Адольфом Кантоном, жил со своей будущей вдовой так же мирно, как еврейский народ со своим Господом, если вы в курсе, про что я имею в виду.

Ида Юдовна преподавала в вечерней школе и возвращалась поздно. Она врывалась в спальню, где уже почивал, положив зубы до стакана, бухгалтер Кантон, которому назавтра было вставать ни свет ни заря. Бабушка включала свет и кричала:

— Адольф! Ду слофст?!

Если дед до этого спал, то после этого крика он уже не спал. Но если он сразу не отзывался, то не спали уже и соседи:

— Адольф, так ты спишь или ты нет?!

Скажите мне, и я не буду вас больше спрашивать ни за что: для чего аккуратист женится на неряхе? Ведь не для того же, чтобы каждое утро скорбеть, взирая на плохо постланную постель, напоминающую рельеф Сирийско-Восточноафриканского разлома:

— Ида, тут горы, а там — долины!

— Хочу и буду! — бабушка говорила мало, но деду хотелось, чтобы она и вовсе молчала.

— Сара Бернар! — фыркал Адольф.

— Жандарм! Плюнула я! — не смирялась жестоковыйная бабка.

Он уличал ее.

— Ида, — говорил он, — я знаю, ты хочешь моей смерти!

И указывал на очевидные, как левые доходы дантиста, мотивы:

— Как жена — ты уже старуха. А как вдова — ты еще очень ничего…

Если ваш муж как вдовец еще ничего (забудем на время, что на носу у него пенсия, а в душе — высокое давление), то вы ведь не хотите, чтобы он засомневался, что неизбежный удел одинокого мужчины — сунуть голову в петлю, на худой конец — спиться от одиночества и горя? С позиции жены это жизнеутверждающие сценарии, они призовут его сдувать с нее пылинки. Но кто может поручиться, что забытый на поминках муж не расположит на заднем плане неприглядной картины вдовства какого-нибудь посильного утешения, подозрительно смахивающего на молоденьких и пригожих шикс? Оно вам нужно, чтобы он вообразил, что сможет переночевать с другой женщиной и останется доволен тем, как она постлала ему постель? Нет, Бернс и Бабель, может, и на одну букву, но это две большие разницы.

К тому времени, как Адольф безжалостно покинул Иду тем единственным способом, каким еврейский мужчина должен покинуть свою еврейскую жену, то есть переселившись на кладбище, она слегка потускнела даже для вдовы и нажила себе, как у нас полагается, язвы, болячки, хлопоты, бессонницу и одну кривую ногу. Но, страдая характером, который теперь некуда было применять, она все же съездила в своем горе в Южную Африку и одарила хирурга Кристиана Барнарда советским юбилейным рублем. А если вы спросите, как удалось преподавательнице математики в вечерней школе КГБ порхать по капиталистическому миру, так я вам подскажу, что это ей было тем легче, чем труднее было ее ученикам успешно сдавать на аттестат зрелости!

Разумеется, съездила Ида и в Израиль. В 1967 и в 1973 годах соответственно. Сами знаете, соответственно чему в нашей многострадальной истории. Неудивительно, что, когда бабушка наконец-то двинулась в Израиль на ПМЖ, там-таки объявили общую мобилизацию! И как будто мало нам было этих цорес, через эти ее скитания, широко освещаемые во враждебной зарубежной печати, бабушку разыскал и посватался к ней поклонник ее далекой юности, ставший к тому времени скромным швейцарским миллионером. «Он воображает, я все такая же, как в двадцать лет!» — по привычке думала Ида за мужчин и скомкала через такое упрямое кокетство надежды собственных наследников на чужие швейцарские миллионы…

И все же. То ли Всевышний что-то знал за своей Идой, то ли, будучи мужчиной только по образу, а по сути гораздо мудрее, но Он решил с ней не связываться и даровал ей к девяноста годам внезапную, безболезненную и своевременную кончину праведницы. На кладбище раввин сказал:

— По еврейскому обычаю по усопшему полагается читать молитвы год, но один месяц скащивается за добрые дела.