Роза и Тис. Дочь есть дочь. Бремя любви. Рассказы

Больше никто из нас не произнес ни слова. Официант убрал суповые тарелки и стал раскладывать второе блюдо: по крошечному кусочку мясной запеканки и на гарнир — изрядную порцию капусты из огромной миски. К этому он милостиво добавил по два ломтика жареного картофеля. Я посмотрел в окно и рискнул сделать какое-то замечание по поводу мелькавших за окном пейзажей. Потом произнес несколько фраз о Корнуолле[19], сказал, что не очень хорошо его знаю. А она? Да, она знает Корнуолл хорошо, так как жила там. Мы стали сравнивать Корнуолл с Девонширом[20]и Уэльсом[21] и восточным побережьем — ничего не значащий обмен репликами, просто способ сгладить неловкость: она была виновата в том, что проливала слезы в общественном месте, я же провинился, позволив себе обратить на это внимание.

Лишь спустя некоторое время, когда официант поставил перед нами кофе, а я предложил ей сигарету и она приняла ее, мы вернулись туда, откуда начали.

Я извинился за то, что так глупо себя вел. Просто не смог сдержаться. Она сказала, что я, наверное, считаю ее форменной дурой.

— Нет, конечно! — возразил я. — Просто подумал, что вы дошли до предела. Так оно и было, не правда ли?

— Да, верно… — взволнованно произнесла она. — Но это крайне унизительно… дойти до такой степени жалости к самой себе, когда уже не соображаешь, что делаешь и кто тебя видит.

— Вы помнили об этом. И очень старались сдержаться.

— Не выла в голос, если вы это имеете в виду.

Я спросил, действительно ли все так плохо. Весьма плохо, был ответ, она правда дошла до предела и не знает, что делать дальше. Пожалуй, я уже и сам это почувствовал. Ее окружала какая-то напряженная атмосфера отчаяния, и пока Дженнифер находилась в таком состоянии, я не хотел, чтобы она уходила.

— Расскажите о себе. Я посторонний человек, а постороннему можно рассказать. Это не имеет значения.

— Собственно говоря, рассказывать нечего, я сама все запутала и испортила — абсолютно все!

— Наверное, положение не так уж безнадежно, — заметил я.

Мне было ясно, что Дженнифер необходимо успокоиться, ей нужна новая жизнь, новые силы… нужно, чтобы ее вытащили из трясины страданий и долготерпения и снова поставили на ноги. У меня не возникло ни малейшего сомнения, что я и есть тот человек, который способен это сделать… Да, все произошло так быстро.

Дженнифер с сомнением посмотрела на меня, как недоверчивый ребенок, но все же начала рассказывать.

В самый неподходящий момент, как всегда бывает в подобных случаях, официант принес счет. Хорошо, что это был третий ленч и никто не стал выпроваживать нас из ресторана. Я добавил десять шиллингов к своему счету, и официант, сдержанно поклонившись, тотчас исчез.

Мы вернулись к нашему разговору.

Судьба жестоко обманула Дженнифер. Она с необыкновенным мужеством встречала трудности, но их оказалось великое множество и они не прекращались, постоянно возникая одна за другой, а физических сил было немного. Все складывалось как-то неладно с самого начала — и в детстве, и в юности, и когда она вышла замуж. Мягкость характера и в то же время импульсивность постоянно ставили ее в трудное положение. Можно было избежать трудностей, всегда подворачивалась лазейка, однако Дженнифер предпочитала встречать свои неудачи с открытым забралом. А когда, проиграв, она наконец решала воспользоваться подвернувшейся лазейкой, та ее неизменно подводила, и Дженнифер попадала в еще более скверное положение.

Во всем, что с ней происходило, она винила себя. У меня потеплело на сердце от такой привлекательной черты характера. Не было ни обиды, ни обвинений. «Наверно, — повторяла она задумчиво, — каким-то образом я сама виновата».

Мне хотелось закричать: «Нет, конечно же это не ваша вина! Разве не ясно, что вы — жертва? И всегда будете жертвой, пока не выйдете из фатальной роли человека, постоянно принимающего вину на себя!»

Дженнифер сидела передо мной — озабоченная, несчастная, побежденная — и восхитительная! Думаю, уже тогда, глядя на нее через узкий столик вагона-ресторана, я поим, чего ждал в последнее время. Дженнифер… Не обладание ею… Мне хотелось вернуть ей уверенность в себе, хотелось видеть ее счастливой и здоровой.

Да, я уже тогда знал (хотя прошло немало недель, прежде чем я смог себе в этом признаться, что влюблен в Дженнифер. И мое чувство было гораздо большим, чем влюбленность.

Мы не говорили о том, как бы нам снова встретиться. Наверное, она в самом деле верила, что мы больше не увидимся. Я думал иначе. Она назвала свое имя и, когда мы уходили из вагона-ресторана, с нежностью сказала:

— Это прощание. Но, пожалуйста, поверьте, я никогда не забуду ни вас, ни того, что вы для меня сделали. Ведь я была в отчаянии… в полнейшем отчаянии.

Я пожал ей руку и попрощался, но знал, что это не окончательное «прости». Я был абсолютно уверен, что мы снова встретимся, даже если бы она взяла с меня слово не разыскивать ее. У нас с ней оказались общие знакомые. Я не говорил ей об этом, но понимал: мне будет совсем не трудно ее найти. Более странным казалось, что мы с ней не встретились раньше.