Роза и тис

По-моему, она говорила примерно с четверть часа. Иногда понять ее было очень трудно, так как она безбожно коверкала слова. Местами речь ее лилась плавным потоком.

Она говорила с благоговением, с восхищением: ясно было, что она преклоняется перед Джоном Габриэлем. Так, как отзывалась о нем она, обычно говорят о мессии.

В действительности он и был для нее своего рода мессией. Она говорила о нем такое, что казалось мне в высшей степени фантастическим. Кэтрин Югубян говорила о нежном, смелом и сильном человеке. По ее словам, он был вождем, который приходил на помощь в трудную минуту, рисковал жизнью, чтобы спасти других. Он ненавидел жестокость и несправедливость – они будили его благородное негодование. Он был пророком, царем. Спасителем! Он придавал людям смелость, о которой они и не подозревали, и силы, в которых они не отдавали себе отчета. Этот человек неоднократно подвергался жестоким пыткам; его искалечили, едва не убили. Однако каким-то образом, одной силой воли он преодолел, превозмог бессилие изувеченного тела и продолжал совершать невероятные подвиги.

– Вы говорить, вы не знать, что он сделал? – закончила она. – Но отца Клемента знают все. Все!

Я изумленно уставился на мою собеседницу. А ведь она права. Все слышали об отце Клементе. Он имел такое большое влияние! Некоторые, правда, считали, что он – вымысел, миф и что такого человека в действительности не существует.

Попытаюсь вкратце передать вам, какое я имел представление об отце Клементе. Представьте себе Ричарда Львиное Сердце и Лоуренса Аравийского – бойца и святого в одном лице, обладающего мальчишеской безрассудной смелостью.

Сразу по окончании Второй мировой войны Европа и Восток переживали смутные времена. Страх господствовал над миром и порождал все новые взрывы жестокости и насилия. Цивилизация тогда дала трещину. Жуткие события творились в Индии и Персии – массовые убийства, голод, пытки, анархия…

И вот сквозь тучи блеснуло солнце – человек, называвший себя «отец Клемент». Он спасал детей, избавлял от мук их родителей. Он уводил людей непроходимыми горными тропами в безопасные зоны, устраивал поселения. Его любили, обожали, почитали. Словом, не человек, а легенда.

И, по словам Кэтрин Югубян, отцом Клементом оказался не кто иной, как Джон Габриэль, бывший член парламента от Сент-Лу, бабник и пьяница! Человек, который совершенно не считался со средствами ради достижения своих целей! Авантюрист, оппортунист, человек, не обладающий никакими достоинствами, кроме смелости.

И тут внезапно я дрогнул. Каким бы неправдоподобным ни казался рассказ Кэтрин, один момент в нем поколебал мой скептицизм. Как отец Клемент, так и Джон Габриэль отличались необычайной храбростью. Некоторые подвиги легендарной фигуры – дерзкое спасение людей, явный блеф, хождение по самому краю пропасти – вполне могли быть совершены Джоном Габриэлем.

Но этот человек всегда отличался любовью к дешевой популярности. Все, что он ни делал, он делал с оглядкой на публику. Если Джон Габриэль и есть отец Клемент, о его подвигах определенно должен был знать весь свет.

Нет, не верю… невозможно поверить…

Но, когда Кэтрин наконец выдохлась и огонь в ее глазах погас, она спросила обычным, монотонным голосом:

– Теперь вы пойти со мной, да?

Я позвал Парфитта.

Он помог мне встать, подал мне костыли, поддерживал под руку, пока я спускался по лестнице, и усадил в такси. Кэтрин уселась рядом.

Понимаете, я должен был знать. Может, во мне говорило любопытство? Или все же настойчивость Кэтрин Югубян сделала свое дело? (Конечно, в конце концов мне пришлось ей уступить!) Как бы там ни было, мне хотелось увидеть Джона Габриэля. «Интересно, – думал я, – смогу ли я примирить то, что слышал об отце Клементе, с тем человеком, которого я знал по Сент-Лу?» Возможно, мне хотелось понять, что нашла в нем Изабелла. Что такого она видела в нем, чтобы совершить то, что совершила?..

Не знаю, чего я ожидал, когда поднимался вслед за Кэтрин Югубян по узкой лестнице. Мы оказались в тесной комнатушке. Там был врач-француз – бородатый и величественный, словно первосвященник. Он стоял, склонившись над постелью больного, но при нашем появлении отодвинулся и вежливо подвел меня к своему пациенту.

Эскулап с любопытством оглядел меня. Как же – именно мою особу пожелал увидеть перед смертью великий человек…

Вид Габриэля меня потряс. Столько времени прошло с нашей последней встречи в Заграде! Я бы не узнал человека, который теперь тихо лежал на кровати. Он умирал, это было ясно. Ему оставалось совсем недолго. И мне показалось, что в лице умирающего не было совсем ничего от того Джона Габриэля, которого я когда-то знал. Мне пришлось признать: в том, что касалось его внешности, Кэтрин была права. Его истощенное, измученное лицо было лицом святого. Оно несло на себе печать страдания, боли… Это было лицо аскета. И оно было одухотворенным, наконец…

Ни одно из перечисленных мною свойств не было присуще тому человеку, которого я знал под именем Джон Габриэль.