Роза и тис

Дженнифер пожала плечами. Невозможно вот так все бросить… Она знает: муж не позволит ей развестись с ним.

– А он сам разведется с тобой?

– Да, наверное… О, Хью, разве нельзя оставить все как есть?

Я покачал головой. Нет, нельзя. Я ждал. Я наблюдал за тем, как к ней постепенно возвращается здоровье и душевное равновесие. Мне не хотелось волновать ее, заставлять принимать решения, пока она снова не станет счастливой, пока к ней не вернется способность радоваться жизни, пока она снова не станет такой, какой создала ее природа… Что ж, я преуспел в своем замысле. Дженнифер снова обрела силы – физические и душевные. И теперь нам необходимо было принять решение.

Мне пришлось нелегко. У нее нашлось множество странных, подчас непредсказуемых возражений. Главным образом, она колебалась из-за меня и моей карьеры. Женитьба все испортит. Я отвечал, что это мне известно. Я все обдумал. Ну и пусть! Я молод и смогу найти другое занятие, помимо преподавания в школе.

Тогда Дженнифер заплакала и заявила, что никогда себе не простит, если из-за нее я испорчу себе жизнь. Я ответил: ничто не испортит мне жизнь, пока она со мной. Уверял, что без нее жизнь моя будет кончена.

Мы пережили немало взлетов и падений. Казалось, она уже была готова согласиться со мной и принять мою точку зрения, как вдруг, когда меня не было рядом, она шла на попятный. Она, видите ли, была не уверена в себе.

И все же мало-помалу Дженнифер начинала разделять мои взгляды. Мы были связаны не только страстью – нет, наше чувство друг к другу было богаче. Гармония мыслей и чувств… удовольствие в полнейшем взаимопонимании. Слова, которые произносила она, вот-вот готовы были сорваться с моих губ… Мы предугадывали малейшие желания друг друга…

Наконец она признала мою правоту: мы созданы друг для друга. Последние укрепления пали.

– Это правда, правда! О Хью, возможно ли такое? На самом ли деле я значу для тебя так много, как ты говоришь? О да, я нисколько не сомневаюсь в твоей любви…

Итак, мы проверили свое чувство и убедились в его прочности. Мы строили планы, необходимые мирские планы.

…В тот день утро выдалось морозным и солнечным. Я проснулся с мыслью о том, что отныне для меня начинается новая жизнь. С этого дня мы с Дженнифер будем вместе. До сего момента я не позволял себе поверить в свое счастье. Я боялся, как бы болезненное сомнение в собственных возможностях не заставило Дженнифер отступить.

Даже в то утро, последнее утро старой жизни, мне необходимо было убедиться… Я позвонил ей:

– Дженнифер…

– Хью…

Голос ее слегка дрожал… Я сказал:

– Прости меня, родная. Мне нужно было услышать твой голос. Все правда?

– Да…

Мы должны были встретиться на аэродроме Нортхолт. Одеваясь, я мурлыкал себе под нос. Я тщательно побрился. Я посмотрел в зеркало. На меня глядело лицо, почти незнакомое от написанного на нем выражения счастья. Сегодня мой день! Я ждал этого дня тридцать восемь лет! Позавтракав, я проверил билеты и паспорт, спустился к машине. За рулем сидел Харриман. Я сказал ему, что сам поведу машину, а он может сесть рядом.

Я выехал на главную дорогу. Машина лавировала в потоке транспорта. Времени у меня было больше чем достаточно. Какое славное утро – словно специально созданное для Хью и Дженнифер. Мне хотелось петь от радости.

Со второстепенной дороги на скорости шестьдесят пять километров в час выехал грузовик. Заметить его и избежать столкновения было невозможно. Я не нарушал правил, я реагировал совершенно нормально… Потом мне сказали, что водитель грузовика был пьян. Но все это уже было неважно.

Грузовик врезался в бок «Бьюика» и разнес его на куски, пригвоздив меня к обломкам. Харриман погиб на месте.

Дженнифер ждала на аэродроме. Самолет улетел… Я не приехал.

Глава 2

Не вижу смысла подробно описывать то, что случилось потом. Начну с того, что цепь событий прервалась. Смятение, темнота, боль… Мне казалось: я все блуждаю и блуждаю темными коридорами. В перерывах между блужданиями я смутно осознавал, что нахожусь в больничной палате. Врачи, сестры в белых шапочках, запах антисептиков… сверкающие стальные инструменты, маленькие стеклянные столики на колесах…

Сознание медленно возвращалось ко мне. Смятение и боль стали уходить… Но никаких воспоминаний о людях или событиях. Когда животному больно, оно может думать только о боли или о том, как ее прекратить, – ни на чем другом сосредоточиться невозможно. Наркотики, милосердно притупляющие физические страдания, смущают ум и увеличивают ощущение хаоса.

Потом светлые периоды стали удлиняться… В какой-то момент мне сказали: я попал в аварию.

Наконец я узнал… Узнал, что стал беспомощен… Мое тело смято и изломано… Отныне моя жизнь закончилась.

Ко мне приходили посетители. Брат – неуклюжий, скованный, не знающий, что сказать. Мы и прежде никогда не были особенно близки. С ним я не мог говорить о Дженнифер.

Но думал я именно о ней. Когда мне стало лучше, мне принесли письма. Письма от Дженнифер…

Ко мне пускали только ближайших родственников. У Дженнифер не было на меня никаких прав. Официально она считалась только другом.

Она писала: