Роза в цепях

Актис попала в пятую по списку группу. Вместе с ней были еще две женщины. Одна красивая и молодая, не старше двадцати трех лет; другая намного старше лет сорока — сорока пяти с двумя малолетними детьми. Один ребенок был еще грудной, другой лет пяти не отходил от матери ни на шаг, вцепившись ручонками в ее платье. Также в группе была еще одна девочка лет на шесть младше Актис с черными как смоль волосами и слегка раскосыми глазами. Она была очень смуглой и худенькой.

Роковой день наступил, и очередь группы, где была Актис, подошла ровно в полдень. Надсмотрщик вывел их из каземата, два раза сверился со списком и повел по коридорам к атрию,[11] переоборудованному в зал для аукциона. Сразу же в конце коридора, через несколько шагов стоял наспех сколоченный из досок помост, на который и заводили рабов.

Сам атрий был битком набит людьми, от чьих разноцветных тог рябило в глазах. В основном это были мужчины, но и несколько богатых женщин в драгоценных одеждах толпилось около имплювия в ожидании очередной партии.

Торг начался с самого утра и уже четыре группы рабов были проданы. Народу было столько, что на всех не хватало воздуха, и стояла мучительная духота. Кроме самих покупателей присутствовали еще их многочисленные рабы, и вся эта разношерстная компания сильно страдала от тесноты, но тем не менее никто не расходился. Римляне очень любили подобные мероприятия, пожалуй не менее гладиаторских боев и прочих зрелищ, которыми их щедро снабжало государство.

Перед тем, как завести очередную группу на помост, всех детей, включая и Актис, заставили раздеться донага. Надсмотрщик хотел и женщинам приказать сделать то же самое, но распорядитель знаком отменил его слова.

Актис бросило в жар от стыда, когда она оказалась на помосте и десятки глаз стали обшаривать ее с головы до ног. Чтобы как-то спастись от этих взглядов, она села на дощатый пол, обхватила руками ноги, прижав их поплотнее к бедрам и положила подбородок на колени. Кое-кто в зале заметил ее смущение, раздалось несколько смешков. Актис не обратила на это внимание. Её взгляд бессознательно скользил по залу, пока не остановился на какой-то неодушевленной детали. За ее спиной робко встала маленькая смуглянка, слева закопошился мальчуган, дергающий за платье свою ставшую внезапно равнодушной мать. Второго ребенка женщина держала на руках и тихо покачивала, боясь, что тот раскричится.

Женщину, бывшую с ними, распорядитель — тощий, лысый, с огромным носом мужчина, сразу же отдалил от остальных и вывел в центр прямо к зрителям. Здесь он собственноручно снял с рабыни платье и бросил к ее ногам. Когда женщина почувствовала скольжение падающей с нее одежды, она в отчаянии откинула голову слегка назад и правой рукой прикрыла глаза. Этот жест получился изящным и грациозным. В мужских рядах пробежало легкое волнение. Рабыня была так хороша, что даже видавший виды распорядитель был очарован ею. Наконец, он вспомнил свои обязанности и, схватив костлявой рукой ладонь невольницы, открыл ее лицо.

Затем заглянул в пергамент и зашевелил губами. Женщина стояла, опустив глаза в землю, и не смотрела на своих мучителей. Одинокая слеза побежала по ее щеке.

— Мигдония, — прочитаа распорядитель. — Невольница двадцати лет от роду, родом из Парфии. Привезена в Италию в пятилетнем возрасте и выращена в доме Гая Юлия Мигдония. Нрава кроткого, без дурных привычек, в воровстве не замечена. Может прислуживать и ухаживать за волосами. Грамотна — умеет читать, писать и считать…

Затем он назвал ее рост, вес, размер ноги, цвет глаз, другие отличительные знаки и исходную цену. Торг начался. Желающих было много, и цена на рабыню быстро росла. Наконец сумма стала настолько высокой, что лишь несколько желающих спорили за право владения невольницей. Тут спор затянулся, потому что оставшиеся участники торга стали прибавлять столь мелкие суммы, что это было похоже на борьбу характеров, а не кошельков. За этим соревнованием с огромным интересом следили те зрители, что покинули поле сражения ранее и теперь ждали, чем все кончится.

Наконец осталось всего два участника спора — мужчина в латиклаве сенатора[12] и старик, такой старый, что сидел на принесенных с собой подушках, и трое рабов поддерживали его, не давая упасть. Поединок принял серьезный характер. За парфянку уже давали девять тысяч сестерциев. К сумме в девять тысяч сестерциев старик прибавил динарий. Сенатор задумался. В зале стояла тишина. Все с напряжением ждали, кто победит.

— Девять тысяч сто десять сестерциев! — сказал сенатор.

— Даю еще динарий? — крикнул бабьим голосом старик, Он был бледен как мел, и изо рта у него стекала слюна.

— Даю еще пять динариев, — в наступившей тишине еще раз повторил старик.

Сенатор с трудом дышал от гнева. Он был толст и его мучила одышка. Он что-то считал на пальцах и раздумывал, продолжать ли торг. Распорядитель деревянным чиновничьим жезлом стукнул о трибуну.

— Девять тысяч сто тридцать четыре сестерция! — громко объявил он. — Уважаемые граждане, кто даст больше?