Роза ветров

— Ну что же… — Начальник порта нерешительно кивнул. — Тогда пройдемте. Не знаю вашего имени, извините.

— Михаил Семенович Корсаков. — Штабс-капитан элегантно и ровно настолько, чтобы не уронить своего петербургского превосходства, поклонился капитану 1 ранга. — Простите великодушно, что до сих пор не представился. Офицер по особым поручениям при его превосходительстве.

Собирая экспедицию на отдаленный Восток, Николай Николаевич Муравьев сам ехать туда не собирал-с я. Ему не хотелось оставлять свою прелестную молодую жену, для которой после милой Франции даже Иркутск был вполне достаточным обременением к их браку Тем более что ни один предыдущий руководитель Восточной Сибири ни Охотск, ни Петропавловск до сей поры не посещал.

Чем и воспользовался Государь Император, отправляя туда Муравьева в своей излюбленной манере.

— А вы, вероятно, не будете в Камчатке? — с легкой улыбкой сказал он, закончив обсуждать поход Невельского. — Потому что туда весьма затруднительно ехать.

На что новоиспеченному генерал-губернатору ничего не осталось, как ответить о своей готовности к путешествию. Муравьев был уже достаточно искушенный политик, чтобы отличить праздный вопрос от пожелания. Причем такого, от которого отказаться нельзя.

В дороге он провел не один месяц, добравшись по реке Лене до Якутска, откуда верхом по едва заметному в тайге тракту переехал со своей француженкой в Охотск. Путь этот, обыкновенно совершаемый одними отчаянными путешественниками, многое раскрыл ему в нем самом, в его жене и, вообще, в жизни. Изящная парижанка о сибирской тайге отзывалась кратко и совершенно исчерпывающе:

— Ад.

Добавляя:

— Лучше бы я умерла в младенчестве.

Но выбора ни у нее, ни у ее мужа, разумеется, не было.

Теперь же Николай Николаевич вдруг узнал, что все эти невероятные лишения и труды оказались напрасны. Невельской погиб, транспорт сожжен, предприятие, сулившее пожизненный почет, награды и выгоды на самом высоком государственном уровне, бесславно окончено.

Это было невыносимо.

В ближайшие три дня очаровательная Катрин многое узнала о русской тоске. Уже на следующий день после прибытия в Аян она поняла, как жестоко ошиблась, полагая сибирский лес адом. На деле таковым оказался обыкновенный русский мужчина, не получивший того, на что он рассчитывал. Николай Николаевич отказывался есть, спать, менять одежду и вообще — делать все, приличествующее человеку его пола, возраста и положения. Он не принимал местных чиновников, не ходил к ним сам и не говорил ни о чем, кроме «Байкала» и его судьбы. Об этом он рассуждал жарко и практически не останавливаясь. Те неисчерпаемые запасы темной силы, гнева и горечи, каковые обнаружились в нем после известий, полученных от Завойко, показали удивленной Катрин, как мало и как нешироко она еще судит о жизни. Ее поразило прежде всего то, что, оказывается, можно не в шутку и не в безумии, а будучи в совершенно здравом уме, не принять неизбежное. Можно негодовать на него, отрицать, сопротивляться и даже искать возможности переменить его.

На все уверения в гибели транспорта муж ее только отмахивался, как если бы ему сообщали о чем-то несущественном, и со всей страстью, на какую он был способен, искал виноватых, а также способы вернуть пропавший корабль. «Иртыш» едва сам не отправился на поиски к устью Амура, и лишь вовремя приведенный Корсаковым довод о плоском днище «Байкала», специально построенного для похода в те места, удержал Муравьева от возможной потери второго транспорта на амурских мелях. Удовольствовавшись посылкой к Сахалину бывшего прапорщика Орлова на двух байдарках, генерал-губернатор со всем жаром перешел к вопросу о виновных.

В его глазах ими были все. Партия Нессельроде, англичане, китайцы, гиляки, сотрудники Российско-Американской компании и даже чуть ли не киты в море — все они как-то договорились и вступили в заговор с одной-единственной целью: насолить лично ему, генералу Муравьеву, уничтожив средства к продолжению главного предприятия его жизни.

— Все пропало! — драматически повторял он, расхаживая босиком в тесном дворике предоставленного ему дома. — Что я скажу Меншикову? Что я скажу Государю?

Наблюдавшая за ним из окна Катрин делала знак денщику, а потом смотрела, как тот с сапогами в руках осторожно вышагивает за генералом и все никак не уговорит его обуться.

Утром 3 сентября посыльный из гавани сообщил, что на горизонте появился парус. Муравьев на полуслове прервал огненную тираду о врагах и злокозненности Завойко, притих, словно боялся спугнуть известие, и опустился на табурет.

— Миша, сходи-ка ты к морю, — обратился он к своему офицеру по особым поручениям. — А то я робею.

Через десять минут запыхавшийся от быстрой ходьбы Корсаков явился с докладом.

— Так и есть, Николай Николаевич! Парус на горизонте. И приближается.

— А что за парус?

— Ну… Парус как парус… Белый.

— Экий ты, Миша, неловкий! Не жалеешь меня совсем. Сбегай узнай, каково парусное вооружение.