Роза ветров

— Остервенел, значит, тот мужчина. Соскочил и давай по-русски поливать. Ты, говорит, такой-сякой, какое имеешь право над чистокровным русским князем издеваться?. Ты думаешь, раз победитель, так на тебя и законов нет? И бросил Афоне под ноги перчатку. Это у них фасон такой: если вызывает на дуэль — перчатку бросает сопернику… А девушка та смеется и к Афоне поближе. Афоня, конечно, всяким интеллигентным правилам не обучен, а лицом и ростом, и кудрями, пожалуй, получше этого дворянина был. Так вот, поднял он перчатку, обтер ею руки и другой косточкой целится князю в рожу… Молодой был еще, озорник… Тот вторую перчатку сдернул и опять же Афоне прямо на грудь. Кричит что есть мочи: «Драться! Самым древнейшим русским оружием! Не потерплю!»

Увар Васильевич затих, и в комнате не было слышно ни звука. Потом кто-то из подростков спросил:

— Что ковыряете, Увар Васильевич?

— Да вот, мундштук что-то засорился.

— Нате проволочку, вот у меня медная.

Потянуло из-за перегородки сладким запахом самосада, перемешанного с донником.

— Афоня спрашивает его: «Какое оно, древнейшее русское оружие? Может, «катюша», а может, «лука», или винтовка образца девяносто третьего дробь тридцатого?» А сам на девушку смотрит и удивляется: лицо у нее худющее, видно, мучили треклятые фашисты у себя в наймитках. «Шпагу или что хотите. Я вас проучу! — кричит дворянин. — Поросячье отродье!» Последние слова подействовали на Афоню хуже кипятка. Заязвило его, и начал он тоже ругаться: «Не знаю, — говорит, — никаких шпаг и драться с тобой могу лишь после того, как с родственниками посоветуюсь!» Во всем роду у Афони, правда, никогда никаких драчунов не было, и он, этот немецкий подданник, напраслину на парня попер. А девушке Афоня прямо сказал: «Пойдешь со мной!»

В общем, попал Афоня из-за этого скандалу в комендатуру. А как оттуда вернулся, письмо домой, к нам в Рябиновку, написал, сестре Акулине: «Выручай, Христа ради. Высылай бандеролью какое ни на есть древнейшее русское оружие».

И помаялся же в то время наш Афоня. Каждый день к воротам, где он на артскладе служил, посыльные от этого князя приходили. Извели мужика начисто. Один раз утром извещение получил — посылка. Побежал на почту, подают бумажную трубу, длиной с метр. Разорвал бумагу, глядит — цеп! Ну да! Та самая штука, древнейшее наше орудие, каким мы и наши деды пшеницу молотили! Посмеялся Афоня: сеструха на выдумки — ухо с глазом, хлебом ее не корми… Назначили они с князем поединок. У заплота, за городским садом. Уморушка. Бил его Афоня не шибко, но чувствительно. Так что сдался царский отросток, еле живой ушел… А сейчас Афоня с Зойкой душа в душу живут. Она в столовой — заведующей, он — пастух… Ребятишек ихних, поди, знаете.

— Знаем. Зотька в седьмом «Б», а Ефремушко — первоклассник.

— Вот-вот, они самые… Так что героев на Руси много. Потому что Русь — это Иваны, а Иванов у нас, как гвоздей на складе.

За перегородкой вновь установилась тишина, потянуло знакомым запахом самосада. Кто-то из ребятишек раздумчиво сказал:

— Так ему и надо, этому белоэмигранту. Пускай над Зотькиной матерью не измывается.

— Спасибо, Увар Васильевич! Завтра придете?

— Приду, как время будет… Ну, вы тут давайте порядок держите. Чтоб чистота была и простыни шибко не грязните…

Когда завхоз ушел, Степан спросил Валюшу:

— Кто его приглашает?

— Никто. Сами ребятишки.

— И часто?

— Почти каждый день. Ему, старому, делать нечего, вот он и ходит.

Валюша покраснела, на глаза навернулись слезы:

— Меня не слушают, шумят, а его… муха пролетит — слышно!

— Не волнуйтесь, Валюша, — улыбнулся Степан. — Это получается потому, что он человек старый… Дети любят стариков… Скажите мне, положа руку на сердце, как вы считаете, содержание его бесед может быть приемлемым?

Девушка недоуменно вскинула ресницы:

— А что? Вполне даже может быть. За исключением некоторых словечек, честное слово!

— Я тоже так считаю… Вот вы его и включите в план. Человек он бывалый. Две войны прошел.

На следующий день в кабинете у Степана состоялся тяжелый разговор с Марией Никитичной. Она вошла гневная. Чуть раскосые ее глаза наливались презрением.

— Товарищ директор! Я всю жизнь отдаю школе. Я хочу воспитать свою дочь настоящей учительницей, а не бурсачкой, и, прошу вас, сделайте выбор: или я, или ваш напарник по охоте и собутыльник, и родня — завхоз. Прошу вас. Школьный процесс нельзя упрощать, товарищ директор, нельзя его вульгаризировать.

И вновь пришла в голову старая-престарая мысль: «У тети Поли и улыбка яснее, и сердится она не по-обидному, и слезы чище…» В самом деле? Какой он, воспитательный процесс? Из чего состоит? Из уроков, классных часов, бесед, из пионерской и комсомольской работы? Или из чего-то еще не уловленного, не схваченного и не обобщенного педагогами? Нет! Педагоги в хорошем смысле этого слова, конечно же, знают, понимают и умеют использовать в работе все рычаги, и даже Уваров Васильевичей. Ведь они — звено в цепи, плоть народа, его нравственный фундамент.

* * *