Роза ветров

— От земли. Земля сама свой язык имеет. Вот Рябиновка наша. Отчего так называется? Знамо, от рябиновой согры. А Утичье, Тетерье? Опять же от охотничьих мест. Каракуль — это из татарского, Черное озеро.

Катился, постукивая хорошо смазанными колесами, ходок, екал Гнедко селезенкой, пахло кошмой и сухим, вылежавшимся сеном.

— Во-о-он, смотри влево, — продолжал старик. — Видишь — озеро блестит. Это Межуменское, а деревня Межумное называется… А про здешнее озеро легенда такая живет. Давным-давно озеро кишело рыбой. Мужики ведрами добывали ее: и солили, и сушили, и свежую на базар везли. Карась хороший, в ладонь. Так вот, появился в деревне незнакомый старичок. С виду — глядеть не на кого, сушеный опенок. Не спросил у общества, сети свои начал ставить и рыбы доставать в шесть, а то и в десять раз больше, чем другие. Разобиделись межуменские мужики на пришельца и выгнали его из деревни. Наутро пошли сети сымать, а они пустые.

Годы шли, может, и десятилетия, не было с тех пор в озере ни одного карася, только лягуши. Начали искать того старика, не иначе он наколдовал, сволочуга. Долго искали, аж на озере Чаны встретили, взятку откололи: «Верни, батюшка, рыбу!» И вернул ведь. Поехал на лодке к самой середине, выдернул оттудова кол осиновый. На другое утро почти во всех сетях в каждую ячею по карасю попало. На прощание старичишка сказал: «Запомните, погонишься за топорищем — топор потеряешь!»

Вслушивались в пронзительную осеннюю тишь. Страда уже отошла, но солнышко не прощалось с Зауральем: зеленели отавы, лопушился около дорог в искрах росы подорожник, леса стояли нарядные.

— Ты, Степан, молодой ишо. Не обижайся, если скажу тебе так: топор сам, он маленький, а топорище большое. Вот ты за топорище и хватаешься, а топор-то и не видишь. Однако топор из стали делают, а не из полена вытесывают. Смекай!

— Значит, я главного не вижу, а второстепенными делами занимаюсь?

— Оно, конечно, не совсем так. Но я посоветую тебе. Сходи к Егору Кудинову. Он — партийный секретарь не по наименованию, а по крепости… Хотя и неладно у него вышло с Галькой, но и эту беду он оборет. Егор — это, брат, не гляди, что не образованный. Это — башка! Если отнекиваться будет, ты нажимай. Он таких любит.

— А к отцу?

— Отца пока что не трогай, Степа. Он мужик добрый, в породе это у нас, но пока не трогай. Сдается мне, что он после этих передряг не войдет в себя.

— Доброта — свойство русского человека, Увар Васильевич.

— Свойство. Это верно. Но добрым ко всякому тоже быть нельзя. Нужна твердость. Я с учительством давно касательность имею, и к такой мыслишке пришел: нонешний учитель не только ребятишек должен учить, но и всю взрослую населенность. Раньше учитель на селе большим авторитетом пользовался. Я свою учительницу, Настасью Илларионовну, святой считал, думал, что она даже в сортир не ходит. Но нынче их столько на вы пускали из разных техникумов и институтов, что хоть пруд пруди. А что толку? Слабость одна.

— Так, так, — поддакнул Степан и усмехнулся.

Увар Васильевич обиделся:

— Я тебе все это как внуку говорю. Ты почти у меня на руках и вырос. А подсмеиваешься. Но смех-то у тебя, как Николая Васильевича Гоголя, покойной головушки, сквозь слезы.

— Извини, деда, не нарошно я. А что смех такой — это правда. Я знаю, что педагогическое мастерство — искусство. И понимаю, что это удел влюбленных в педагогику.

— Не в том дело, Степа. Пойми, ничего у тебя, а особо у таких, как наша Мария, не получится, если вы будете по верхам глядеть. Ты знаешь, как иеговисты да и другие наши враги людей к себе заманивают? Не знаешь? Я тебе скажу: одного оторвут, и ладно. Вы действуете на охват, они — на результат. Понял? Вот ты сейчас начал у нас работать. Парень грамотный, а делишки хромают.

— Как же быть?

— Я тонкостей всех не знаю, конечно, и не понимаю. Одно скажу: школа сейчас — это и есть вся политика. Каждого ребенка в отдельности на учете держи и каждого родителя знай! Тогда получится. А если вообще — ничего не будет!

Степан с благодарностью смотрел на старика. Теплая волна нежности обмыла сердце. Сколько же у тебя ума и смекалки? Из какого же дерева ты выструган? Бескорыстен и прост, проворен в работе и кроток в жизни. Терпелив. Рассудителен. В любую минуту готов и обидчику протянуть руку, поделиться куском хлеба. А батька неродной! Не такой ли? Как же это перенять и кому рассказать, чтобы понятно было?

Чистоозерка. Кондовые двухэтажники с насохшими подшивами на карнизах, с белыми каменными кладовыми, с каленными на синем огне запорами и пудовыми замками. Сколько бы ни перековывала новая жизнь чистоозерских обывателей, они, особенно те, которые из старших, не забывают свое правило: «Торговать чем угодно». И сейчас на толкучке по воскресеньям можно купить любую вещь: масленку от швейной машины, старую запчасть от танка «Т-34», центнер мяса, двести штук яиц, немецкую медаль «За храбрость». Все можно купить на чистоозерской толкучке.