Розалина снимает сливки

Она протянула ему сковороду. И старалась не смотреть, как он разогревает масло и осторожно извлекает рыбные палочки из промокшей картонной упаковки.

– Что такое, друг? – Он бросил на нее подозрительный взгляд. – Ты ведь не из тех, кто их жарит на гриле?

На ее кухне вполне могли уместиться и она, и Амели, и даже Лорен. Но все они были по-своему маленькими – и это была одна из многих черт, которые объединяли Лорен с Наполеоном. Гарри же, хоть и был ниже Алена ростом, нельзя было назвать маленьким. Из-за этого Розалине должно было быть тесно. Но почему-то не было. Было приятно… делить пространство. Обходить друг друга. Передавать предметы через варочную панель.

– Возможно, да, – призналась она. – Но я думаю о том, что Амели сейчас ощущала бы себя обманутой. Она уверена, что взрослые начинают веселиться, как только дети ложатся спать. И если я скажу ей, что мы делали бутерброды с рыбными палочками в десять часов вечера, она больше никогда не заснет.

– А потом можно съесть по мороженому.

– А потом пойти на секретную карусельку, предназначенную только для взрослых. Ой, подожди. Нет. Это звучит как-то совсем неправильно.

Рыбные палочки весело хрустнули, ударившись о сковородку.

– Да, у моей сестры была такая на девичнике.

Розалина рассмеялась, резко вспомнив, что должна была готовить чай, а не смотреть, как Гарри жарит тресковые палочки в кляре. Это не должно было быть привлекательным занятием для мужчины, но сейчас он находился в таком противоречивом балансе между уютом и сексуальностью, к которому она совсем не была готова. Возможно, она могла бы списать это на то, что он пришел ей на помощь, как рыцарь в джинсовых доспехах. Или в обтягивающей футболке. Почему нельзя носить более свободные футболки?

Чайник, четыре ломтика хлеба и много масла спустя они сидели друг напротив друга за кухонным столом, почти соприкасаясь коленями, – еще одна вещь, которая не грозила ей с Амели или Лорен.

– Они вкуснее с белым хлебом, – сказал Гарри.

– Я знаю, но стараюсь, чтобы моя дочь росла со здоровым кишечником.

Гарри бросил на нее игриво-удивленный взгляд.

– Спасибо, что говоришь о кишечнике, пока я ем бутерброд.

– Прости. – Она поморщилась. – C Амели и Лорен я привыкла к куда менее приятным разговорам за обедом.

– Я шучу, друг. Тем более с таким роскошным голосом, как у тебя, «кишечник» звучит как название богемного места.

– Ты ведь знаешь, что до богемы мне далеко.

– Твою дочку зовут Амели, ты ешь цельнозерновой хлеб, и у тебя в холодильнике нет салатного крема.

– Там есть майонез.

– Это не одно и то же, и ты это знаешь.

Она сделала глоток чая.

– Что вообще такое «крем для салата»? То есть я знаю, что это такое. Но никто не знает, что именно это.

– Наверно, это как с солениями «Бранстон», да? Их делают из Бранстона и кладут в сэндвичи.

– А «Мармайт», – добавила она академическим тоном, который, благодаря матери, был довольно хорошим, – делается из мармы.

– Ох, бедняжки малыши-мармы. Теперь это вымирающий вид. Какой шок.

Хихикнув, она переключила свое внимание на еду.

– Наверное, мне не стоит в этом признаваться, но я никогда раньше не ела сэндвич с рыбными палочками.

– Ну, раз у тебя нет ни салатного крема, ни белого хлеба, то, по сути, ты их так и не попробовала.

Это наблюдение не помогло ей перестать хихикать, что мешало есть. Это было несправедливо. Мужчины, похожие на Гарри, не имели права быть такими смешными.

– Эм, – услышала она свой голос, – извини, что я так отвратительно вела себя в первую неделю.

Он медленно моргнул.

– Я так не думал, приятель. Но теперь я об этом узнал и немножко обиделся.

– Не нужно делать из этого шутку.

– И не надо чувствовать себя виноватой за то, что сказала мне, что тебе не нравится, как я с тобой разговариваю.

Ей бы следовало перестать удивляться всецелой готовности Гарри… как бы это сказать… переживать из-за того, о чем переживает кто-то другой. Но она продолжала ждать, что мосты между ними разрушатся, или что у них закончится терпение, или что они не сойдутся в компромиссах. И чем больше позволяла себе расслабиться, чем больше давала себе наслаждаться его обществом, тем больнее ей было, когда это наконец произошло.

– Я очень хорошо умею чувствовать себя виноватой, – возразила она. – Мне хватало практики. И вообще, я не о том, это… это как бы… Мне просто кажется, что я неправильно тебя поняла.

– Я имею в виду, – он пожал плечами, – я не знаю, правильно ли с тобой себя вел. Как бы я разговаривал с тобой только потому, что считал тебя шикарной чикой, а ты все равно не уделяла бы мне времени. Так что, если бы я все испортил, это было бы неважно. Конечно, я все равно облажался, называя тебя «милой» и вообще. И теперь вот думаю, тебе, наверное, и «чика» не нравится, да?

– Ты прав. Не очень люблю, когда называют «чикой».

– Вот видишь, – он беспомощно махнул рукой, – опять все испортил.

– Все… все в порядке. И, если уж на то пошло, Дженнифер Халлет тоже считает меня шикарной чикой.

Он засмеялся.

– Готов поспорить, что уже нет. Не после того, как ты накричала на нее на неделе хлеба.

– Не знаю, стоило ли. Нельзя кричать на людей.