Розанн. Смеющийся полицейский

Гюнвальд Ларссон вернулся в свою квартиру в Булморе около трех часов утра в воскресенье. Он был холост и жил один. Двадцать минут он, как обычно, провел в ванной перед тем, как надеть пижаму и отправиться в постель. Он открыл книгу, которую читал уже в течение ряда дней, но через несколько минут прервал чтение и протянул руку к телефону.

У Гюнвальда Ларссона было правило не думать о работе, когда он находился дома; он не мог вспомнить также, чтобы когда-нибудь звонил по служебным делам после того, как лег в постель.

После второго сигнала он услышал голос Мартина Бека.

– Привет. Ты уже знаешь об Асарсоне?

– Да.

– Мне тут только что кое-что пришло в голову.

– Что?

– Что, возможно, наши рассуждения были ошибочными. Стенстрём, конечно, же следил за Гёстой Асарсоном. А

тот, кто стрелял, убил сразу двух зайцев. Асарсона и того, кто за ним следил.

– Да, – сказал Мартин Бек. – В том, что ты говоришь, возможно, что-то есть.

Гюнвальд Ларссон ошибался. Однако он направил расследование по верному пути.

XXIV

Вот уже три вечера подряд Ульф Нордин бродил по

Стокгольму в своей охотничьей шляпе и шерстяном плаще и пытался завязать контакты с преступным миром. Он посещал кафе, кондитерские, рестораны и дансинги, где, как показала Белокурая Малин, бывал Ёранссон.

Иногда он ездил в автомобиле. В пятницу вечером он сидел в автомобиле и разглядывал Мариаторгет, причем не наблюдал ничего интересного за исключением двух мужчин, которые тоже сидели в автомобиле и что-то высматривали. Он не знал их, но догадывался, что это патруль, переодетый в штатское, или кто-то из отдела по борьбе с наркотиками.

Эти походы не прибавили ему знаний о человеке, которого звали Нильс Эрик Ёранссон. В дневное время ему все же удалось дополнить информацию Белокурой Малин.

Он проверил данные по церковным книгам, в бюро трудоустройства моряков и у бывшей жены Ёранссона, которая жила в Буросе и утверждала, что почти не помнит своего бывшего мужа. Она не видела его вот уже двадцать лет. В субботу утром Нордин доложил Мартину Беку о своих ничтожных результатах. Потом он начал писать длинное грустное письмо своей жене в Сундсвалл. При этом он время от времени виновато поглядывал на Рённа и

Колльберга, которые громко стучали на пишущих машинках. Он еще не закончил письмо, когда в кабинет вошел Мартин Бек.

– Какой идиот отправил тебя в город? – спросил он.

Нордин торопливо прикрыл письмо копией рапорта, так как только что написал: «У Мартина Бека с каждым днем появляются новые странные причуды, а вид становится все более и более кислым».

Колльберг выдернул лист бумаги из каретки и сказал:

– Ты сам.

– Что? Я?

– Ну да. В среду, когда здесь была Белокурая Малин.

Мартин Бек недоверчиво посмотрел на Колльберга.

– Странно, – сказал он, – Я этого не помню. Однако в любом случае бессмысленно отправлять с таким заданием норландца, который с трудом находит Стуреплан.

Нордин сидел с обиженной миной, но в глубине души был согласен с Мартином Беком.

– Рённ, – сказал Мартин Бек, – выясни, где бывал

Ёранссон, с кем дружил, чем занимался. И попытайся найти того Бьёрка, у которого он жил.

– Хорошо, – сказал Рённ.

Он был занят составлением списка всех возможных значений последних слов Шверина. Начал он с «день…

рукой». А последняя версия выглядела: «один. рак… ай».

Каждый был занят своим участком работы.

В понедельник Мартин Бек встал в половине седьмого после почти бессонной ночи. Он плохо себя чувствовал, а от шоколада, который он выпил на кухне за компанию с дочкой, лучше ему не стало. Остальные члены семьи еще не появились. У жены к утру был особенно крепкий сон, а сын, вероятно, унаследовал эту черту от нее, потому что ему всегда было трудно просыпаться по утрам. Только

Ингрид вставала в половине седьмого, и без четверти восемь дверь за ней уже закрывалась. Всегда. Инга считала, что по ней можно проверять часы.

Инга явно испытывала слабость к штампам. Можно было составить список фраз и оборотов, которыми она обычно пользовалась, и продать его как пособие для истощенных от потуг журналистов. Что-то вроде шпаргалки.

Книга должна называться: «Умеешь говорить – умеешь писать».

Вот о чем размышлял Мартин Бек.

– О чем ты думаешь, папа? – спросила Ингрид.

– Ни о чем, – машинально ответил он.

– Я с весны не видела, чтобы ты смеялся.

Мартин Бек оторвал взгляд от клеенки, на которой были изображены танцующие гномы, и попытался с улыбкой посмотреть на дочь. Ингрид прекрасная девушка, но это тоже не повод для смеха. Ингрид встала и пошла за учебниками. Когда отец надел пальто и шляпу, она уже ждала его, держась за дверную ручку. Он взял у нее портфель. Это был старый, потертый кожаный портфель, облепленный цветными эмблемами ООН.

Это тоже была привычка. Он нес портфель Ингрид точно так же, как десять лет назад, когда она в первый раз пошла в школу. Разница лишь в том, что тогда он держал ее за руку. Маленькую, горячую и вспотевшую ручку, дрожащую от возбуждения и страха. Когда он перестал водить ее за руку? Он не помнил.

– На Рождество ты точно будешь смеяться, – сказала она.

– Неужели?