Розанн. Смеющийся полицейский

– Говорил, что плавал на море, но это было давно. Еще говорил о женщинах. Особенно об одной, с которой он жил недавно, но у них что-то там не сложилось. Говорил, что она была лучше матери. – Он помолчал. – С матерью трудно кого-нибудь сравнивать, – грустно добавил он. – А

так, вообще, он не слишком любил рассказывать о себе.

– А когда он отсюда переехал?

– Восемнадцатого октября. Помнится, как раз было воскресенье, день его именин. Он забрал почти все свои вещи, оставил только это. Все его барахло могло бы поместиться в багажнике. Сказал, что нашел себе квартиру, но через несколько дней заскочит ко мне. – Бьёрк погасил сигарету в стоящей на полу чашке. – А потом я уже не видел его. Сиван сказала, что он умер. Он действительно был одним из тех, в автобусе?

Рённ кивнул.

– И вы не знаете, в какой среде он потом вращался?

– Понятия не имею. У меня он больше не появлялся и я не знаю, куда он подевался. Он здесь у меня познакомился со многими приятелями, а я так и не видел никого из его друзей. И вообще мне мало что о нем известно.

Бьёрк встал, подошел к висящему на стене зеркальцу и причесался.

– Вы уже знаете, кто это был? Я имею в виду того, из автобуса.

– Нет, пока еще не знаем.

Бьёрк начал переодеваться.

– Мне надо привести себя в порядок, – сказал он. –

Подружка ждет.

Рённ взял коробку и направился к двери.

– Значит, вы не имеете ни малейшего понятия, куда он подевался после восемнадцатого октября?

– Я ведь уже сказал, нет. – Он вынул из комода чистую рубашку и разорвал наклейку прачечной. – Я знаю только одно, – добавил он.

– Что?

– Что в последние недели перед тем, как переехать, он ужасно нервничал. Он был какой-то затравленный.

– А вы не знаете почему?

– Не знаю.

Вернувшись в свою пустую квартиру, Рённ отправился в кухню и высыпал содержимое коробки на стол. Потом он осторожно поднимал один предмет за другим, осматривал, и возвращал в коробку.

Старая фуражка с потрескавшимся козырьком, пара подштанников, которые когда-то были белыми; скрученный жгутом галстук в красную и зеленую полоску, плетеный ремень с латунной пряжкой, трубка с обгрызенным чубуком, кожаная перчатка на теплой подкладке, пара толстых желтых носков, два грязных носовых плата и измятая голубая поплиновая рубашка.

Рённ уже собирался бросить рубашку в коробку, как вдруг заметил, что из кармана торчит листок бумаги. Он развернул листок. Это был счет на 78 крон и 25 эре из ресторана «Стрела». Датирован он был семнадцатым октября; судя по кассовым отпечатками, заказывали одну порцию холодной закуски, шесть рюмок водки и три бутылки минеральной воды.

Рённ перевернул счет. На обратной стороне слева кто-то написал:

18-Х бф 3000 морф 500 долг га 100 долг мб 50 д-р. П. 650 итого 1300 остаток 1700

Рённ видел образцы почерка Ёранссона у Белокурой

Малин, и ему показалось, что он узнает этот почерк. Эта запись могла означать, что восемнадцатого октября, в тот день, когда Ёранссон переехал от Бьёрка, он получил три тысячи крон, возможно, от человека с иницалами Б. Ф. Из этих денег на пятьсот крон он купил морфия, сто пятьдесят крон вернул тем, у кого брал в долг, а шестьсот пятьдесят отдал какому-то доктору П., тоже, возможно, за наркотики.

У него осталась одна тысяча семьсот крон. А спустя месяц, когда его обнаружили мертвым в автобусе, у него было при себе больше тысячи восьмисот, а это означает, что после восемнадцатого октября он получил какие-то деньги. Рённ принялся размышлять над тем, были эти деньги из того же источника или нет. От какого-то Б. Ф. Впрочем, это не обязательно должен быть человек. Буквы «бф» могли обозначать что-то другое.

Банковский счет? Непохоже на Ёранссона. Вероятнее всего, это все-таки человек. Рённ заглянул в свой блокнот, однако ни у кого из тех, с кем он беседовал или кто упоминался в связи с Ёранссоном, не было таких инициалов.

Рснн отнес картонную коробу и счет в прихожую. Счет он спрятал в папку. Потом он лег и принялся размышлять над тем, где Ёранссон брал деньги.

XXVII

В четверг утром, двадцать первого декабря, те, кто служил в полиции, испытывали не очень приятные ощущения. Накануне вечером целая армия полицейских в униформе и штатском в центре города, в самый разгар рождественской истерии вступила в скандальную безобразную схватку с толпой рабочих и служащих, которые высыпали на улицу из Народного дома, где состоялось собрание. Мнения относительно того, что, собственно, произошло, разделились, как и следовало ожидать, однако трудно было увидеть улыбающегося полицейского в то хмурое, морозное утро.

Единственным человеком, которому этот инцидент доставил хоть немного удовольствия, был Монссон. Он неосторожно сказал, что ему нечем заняться, и его немедленно отправили поддерживать порядок. Начал он с того, что укрылся и тени кирки Адольфа Фредрика на Свеавеген в надежде, что возможные беспорядки не докатятся сюда.

Однако полиция напирала со всех сторон, совершенно без всякой системы, и демонстранты, которым нужно было все же куда-то деваться, начали отходить в сторону Монссона.