Розанов

Сам факт, что предисловие Розанов начал с критического письма Флоренского, говорит о том, сколь высоко ценил он мнение своего московского друга, хотя и сделал в примечаниях некоторые возражения ему.

Заканчивается это довольно пространное предисловие призывом к единению читателя с писателем, как если бы писатель был дома «у него за чаем». «Книга в сущности — быть вместе. Быть „в одном“. Пока читатель читает мою книгу, он будет „в одном“ со мною, и, пусть верит читатель, я буду с ним „в его делишках“, в его дому, в его ребятках и, верно, приветливой милой жене. „У него за чаем“. Не будем, господа, разрушать „русскую компанию“. И вот я издаю книгу».

Книга не вышла. Но и не дожидаясь ее выхода, Розанов продолжал работу. Так сложилась в 1914–1915 годах книга «Мимолетное», в центре которой Россия и революция, человек и семья, брак и пол, еврейский вопрос в России, записи о цареубийцах, о Столыпине и Распутине, о русских писателях и литературе.

Иные записи «Мимолетного» продолжают трилогию: «Вся личность и вся жизнь превращена в литературу… Единственное, где „субъект“ и „объект“ слились. Одно (отсюда мое определение — „штаны“)»^[520].

В других намечаются новые повороты старых розановских тем: «Любить, верить и служить России — вот программа. Пусть это будет Ломоносовский путь».

Однажды проснувшись, он был поражен пришедшей мыслью и поспешил записать ее как стихи:

Как мне хочется быть собакой.
Собакой, лошадью на дворе и оберегать Дом и хозяина.
Дом — Россия. Хозяин — «истинно русские люди».

Любовь — главное, говорил Василий Васильевич. Любовь — огонь. Любовь греет. «Ведь главная задача — убежать от холода. Как же мы могли возненавидеть Россию, проклять свою родину, возненавидеть „самый состав русского человека“, речь его, голос, звук, дыхание… За XIX век было рождено столько злобы, сколько не было от начала мира до XIX-го века. „Эпоха лакеев“. Чем их бедных обидели? — Зачем везде цари? Нам больно.

Другой бы порадовался, что другой „в цвете“: но злому „цвет на другом“ — смерть самому. Уроды. И оттого, что безбожники».

Размышляя о преобразовании России, стоящей на распутье, Розанов видел два пути: «Единственно есть два способа повлиять на дела в России: — Начать помогать тому, кто „везет воз“, и чуть прибавлять свои советы, предостережение, помощь, указание… „Налево если — то как бы не свалиться в яму“, „направо очень — колесо застрянет — не вытащить телегу“. Лучше „прямо и вперед“, потихоньку и помолясь Богу.

Это выбрал мудрый старик (Столыпин). Но есть и другой путь: — Распрячь воз. Вон лошадей. Ломай телегу, — негодящий инструмент. Мы сами и гужом: — Эй, дубинушка, ухнем…»

Как горькая судьба России звучат розановские слова, стихотворение в прозе, венчающее его раздумья о России:

Дана нам красота невиданная.
И богатство неслыханное.
Это — РОССИЯ.
Но глупые дети все растратили.
Это — РУССКИЕ.

В нескольких записях о Григории Распутине, с которым он встречался в различных домах, Розанов воссоздал образ этого необыкновенного человека. И при этом попытался раскрыть «феномен Распутина», а не просто презрительно перечеркнуть его, как то делали современники и потомки. Распутин привлекал людей своей самобытной натурой.

«Все „с молитвою“ — ходили по рельсам. Вдруг Гриша пошел без рельсов. Все испугались… Не того, что „без рельсов“. Таких много. Но зачем „с молитвою“, — „Кощунство! Злодеяние!“ — Я его видел. Ох, глаз много значит. Он есть „сам“ и „я“. Вдруг из „самого“ и „я“ полилась молитва. Все вздрогнули. „Позвольте, уж тысячу лет только повторяют“. И все — „по-печатному“. У него — из физиологии».

Лица, против которых выступал Распутин, в конечном счете оказывались «врагами России». Своей удивительной интуицией Василий Васильевич не мог этого не чувствовать и отсюда ощущение того, что Распутин — «гениальный мужик».

Характеристику Распутина Розанов начинает с присказки. «Квартира теплая, дрова недороги, капуста и картофель „нынешний год“ хорошо родились: зачем же „нынешний год“ я стану менять православие? — Ни в коем случае».

Русь разделяется и заключает в себе борьбу, пишет Розанов, между графом Витте, автором Манифеста 17 октября 1905 года, и старцем Гришею, «полным художества, интереса и мудрости, но безграмотным. Витте совсем тупой человек, но гениально и бурно делает. Не может не делать. Нельзя остановить. Спит и видит во сне дела. Гриша гениален и живописен. Но воловодится с девицами и чужими женами, ничего „совершить“ не хочет и не может, полон „памятью о божественном“, понимает — зорьки, понимает — пляс, понимает красоту мира — сам красив.