Розанов

Но вот трилогия окончена, последний роман прочитан. И отзыв Розанова весьма саркастичен. Более того, он уничтожающ. Историческим лицам и событиям в романе навязывается смысл, который едва ли они имели. Художественное воображение «скорее тепло, чем пламенно и, через силу ворочая неуклюжую руду разнородных материалов, едва сплавляет их краешками, а не дает единого и сложного металла».

Общий же вывод о достоинствах романа весьма прискорбный: «Лично мы считаем г. Мережковского гораздо более замечательным человеком, нежели замечательным писателем. Темы его часто важные и истинные, выше его сил, и даже выше его уменья хорошо их поставить и пламенно осветить. Невозможно не заметить, до чего он согбен, утружден этими темами; так и хочется сказать ему: „Отдохни, если не хочешь умереть“^[568].

А. Блок свою статью „Мережковский“ (1909) начал с припоминания розановских слов о трилогии „Христос и Антихрист“: „Когда-то Розанов писал о Мережковском: „Вы не слушайте, что он говорит, а посмотрите, где он стоит“. Это замечание очень глубокое; часто приходит оно на память, когда читаешь и перечитываешь Мережковского“^[569].

Откровенно отрицательную характеристику Мережковскому дал Розанов в связи с его выступлением в Религиозно-Философском обществе на тему о любви и смерти: „Мережковский есть вещь, постоянно говорящая, или скорее совокупность сюртука и брюк, из которых выходит вечный шум. Что бы ему ни дали, что бы ни обещали, хоть царство небесное — он не может замолчать. Для того чтобы можно было больше говорить, он через каждые три года вполне изменяется, точно переменяет все белье, и в следующее трехлетие опровергает то, что говорил в предыдущее“^[570]. И Розанов приводит слова Мережковского, сказанные о Религиозно-Философских собраниях 1902–1903 годов пять лет спустя: „Мы тогда много наблудили языком“.

В начале 1909 года, в период обострения отношений с Мережковским, Розанов заявил о своем выходе из совета Религиозно-Философского общества, „дабы не нести ответственности за измену прежним, добрым и нужным для России целям“^[571]. Причина была в том, что Общество из религиозно-философского превратилось в литературное „с публицистическими интонациями, какие нашей литературе всегда и везде присущи“. Публика собиралась слушать о религии, а вместо этого присутствовала при сведении литературных счетов, при сшибке литературных самолюбий.

Инициаторами таких перемен были Мережковский, Философов и Зинаида Гиппиус, что вызвало протесты в печати старых участников Собраний. В числе протестовавших Розанов называет С. Л. Франка, П. Б. Струве, Н. А. Бердяева (по инициативе которого Общество было воссоздано в 1907 году), В. А. Тернавцева, П. П. Перцова, печатавшего протоколы Собраний 1902–1903 годов. „Общество, имевшее задачи в России, превратилось в частный, своего рода семейный кружок: без всякого общественного значения… Был кристалл и растворился: прежняя форма не держит его частиц и не крепит в себе“.

Окончательный разрыв произошел после появления статьи Розанова „Трагическое остроумие“ („Новое время“, 9 февраля 1909 года), в которой приводятся слова Блока о Мережковском: „Открыв или перелистав его книги, можно прийти в смятение, в ужас, даже — в негодование. „Бог, Бог, Бог, Христос, Христос, Христос“, — положительно нет страницы без этих Имен, именно Имен, не с большой, а с огромной буквы написанных — такой огромной, что она все заслоняет, на все бросает свою крестообразную тень“.

Разделяя мысль Блока, Розанов замечает, что для Мережковского весь мир есть только огромный забор среди пустыни, где саженными буквами для всемирного прочтения начертано одно:

Д. С. МЕРЕЖКОВСКИЙ

Заканчивается это отречение от Мережковского по-розановски грустно: „Мне осталось проститься, задвинув урну с пеплом моего друга в самый далекий уголок сердца, хоть все еще капризно грустящего“.

Мережковский — из немногих людей, которых Розанов необъяснимо почему не мог любить. Василий Васильевич вспоминает его афоризм: „Пошло то, что пошло“. И добавляет: „Он добровольно и сознательно стал „пошл“, чтобы „пойти“…“

Теперь Розанов прямо называет Мережковского „злым человеком“, который выискивает для своих сочинений „злых людей“, как язычник призывает Злого духа. В журнале „Весы“ он писал в том же 1909 году: „Мережковский, расшевеливая литературной палочкой огоньки в сердцах людей, — творит это же дело Злого духа, без малейшего понимания христианства“^[572].

Слушая Мережковского, „опрокинувшегося“ в блестящей речи в Религиозно-Философском обществе на авторов сборника „Вехи“, многие воззрения которых он тоже не разделял, Василий Васильевич думал: „Боже мой, да ведь это все говорил Достоевский, а не Мережковский. Это — Достоевский блестел, а Мережковский около него лепился… Но Достоевский теперь мертв, а живой Мережковский подкрался, вынул из кармана его смертоносное оружие и пронзил им… не недвижного мертвеца, а его духовных и пламеннейших детей, его пламенных учеников“^[573].