Розанов

В этом тезисе проявляется принципиальное отличие Достоевского от экзистенциалистов, пытающихся зачислить его в свои духовные отцы. Экзистенциалисты останавливаются на первой половине тезиса («чтобы я мог делать всякое зло»), но не поднимаются до выражения подлинного этического начала, присущего философии и творчеству русского писателя («но не хотел его делать сам»), Достоевский верил, что «народ спасет себя сам», что «надо желать, чтобы народ имел полную свободу сам выйти из грустного своего положения, безо всякой опеки и поворотов назад»^[145].

В разные периоды своей жизни Розанов обращался к различным сторонам идейного наследия Достоевского. И началось все с «Легенды о Великом инквизиторе Ф. М. Достоевского» — философского размышления о человеке, о жизни и смерти. К концу жизни Василий Васильевич, правда, заявил, что в этой книге он еще «не был зрел»^[146]. Это, однако, не столько характеристика или оценка первой литературной книги его, сколько свидетельство иного отношения к Достоевскому и его наследию.

В критике издавна утвердилась мысль, что в этой книге дана религиозная трактовка творчества Достоевского. Однако было бы точнее сказать, что Розанов проанализировал «Братьев Карамазовых» и центральную в философском плане главу романа в контексте христианского миросозерцания Достоевского. Религиозная основа заложена в самом великом произведении, как и во всем творчестве Достоевского, а не привнесена Розановым извне, как 3. Фрейд, например, приложил разработанную им методологию психоанализа к рассмотрению темы отцеубийства в «Братьях Карамазовых».

«Легенду о Великом инквизиторе», сочиненную Иваном Карамазовым, Розанов считает душой романа, все действие которого «только группируется около нее, как вариации около своей темы»^[147]. Вот почему весь анализ творчества писателя концентрируется у Розанова на «Легенде».

Широко задуманная Достоевским картина, в которой главным должен был стать второй роман — о жизни Алеши Карамазова «уже в наше время, именно в наш теперешний текущий момент» (сказано в авторском предисловии), — осталась незавершенной. Тем не менее, заметил однажды Розанов, «светлый образ Алеши Карамазова, кажется, прошел далеким манящим видением перед множеством русских молодых людей, и нередко об удивительном, об исключительном религиозном юноше теперь говорят друзья его или родители: „Это как Алеша Карамазов“»^[148].

В первом романе о Карамазовых, говорит Розанов, изображена только смерть старого, «а то, что возрождается, хотя и очерчено, но сжато и извне, и как именно происходит самое возрождение — эта тайна унесена Достоевским в могилу». То есть положительный идеал, как и у Гоголя в «Мертвых душах», остался лишь в замысле и не претерпел крушения.

В последовавших за Гоголем писателях (Тургеневе, Достоевском, Островском, Гончарове, Толстом) Розанов не только отказывался видеть его продолжателей, но и усматривал между ними и Гоголем «диаметральную противоположность»: «Правда, взор его и их был одинаково устремлен на жизнь: но то, что они увидели в ней и изобразили, не имеет ничего общего с тем, что видел и изображал он»^[149]. Толстой и Достоевский противодействовали «отрицательному» гению Гоголя. В этом заключается одна из главных идей «Легенды» Розанова.

Знаменитый розановский апофеоз «мертвечины Гоголя» предстает отправным пунктом всей книги, всего столь необычного по тому времени исследования: «Мертвым взглядом посмотрел Гоголь на жизнь и мертвые души только увидал он в ней. Вовсе не отразил действительность он в своих произведениях, но только с изумительным мастерством нарисовал ряд карикатур на нее: от этого-то и запоминаются они так, как не могут запомниться никакие живые образы»^[150]. Именно ложность карикатур Гоголя, утверждает Розанов, «навеки запоминается» читателю.

Достоевский и Гоголь, Достоевский и Толстой — у Розанова не просто «сами по себе», а всегда в сопоставлении. Целостность художественной формы сближала для него столь различные романы Достоевского и Толстого: «Роман Достоевского глубоко однороден с „Анной Карениной“ по духу, по заключенному в нем смыслу. Он также есть синтез душевного анализа, философских идей и борьбы религиозных стремлений с сомнением». Но, в отличие от «Анны Карениной», где показано, как гибнет человек, сошедший с путей нравственности, не им предустановленных, в «Братьях Карамазовых» «раскрыто таинственное зарождение новой жизни среди умирающей»^[151].

Философский смысл романа Достоевского Розанов видит в утверждении неотделимости жизни от смерти. Только смерть, вернее, неизбежность ее делает возможной жизнь. В этом заключен смысл эпиграфа к «Братьям Карамазовым»: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода» (Евангелие от Иоанна, 12, 24).