Рождён свободным выбирать

Валера Ложкин образца семьдесят седьмого года, стоял передо мной мокрый, после ванны, в городе овеянном революцией и носящим имя вождя мирового пролетариата. В руке его была, невиданная мною доселе бутылочка «Кока-колы», а в, вытаращенных от удивления, глазах немой вопрос. Мы обнялись, и после обмена дежурной, но полезной информацией, направились в ресторан по названием «Нева», где у Ложкина был знакомый халдей. Через пол часа мы уже пили шампанское вчетвером – халдей подсадил к нам двух очаровательных девиц, тщательно отобранных в очереди у входа. Он представил нас, как членов гимнастической сборной и веселье началось. Утром, распрощавшись с девицами, мы с Валерой, решив похмелиться, вновь оказались у ресторана. Халдей с радостью организовал нам столик, кухня ещё была закрыта, мы ограничились холодными закусками и шампанским,

и вечером опять повторилась вчерашняя оргия, с танцами, весёлыми девушками и неконтролируемым потреблением алкоголя… Проснулся я в незнакомом месте, на незнакомой кухне, на скрипучей раскладушке. Какое-то время я прислушивался к закипающему чайнику, пытаясь вспомнить вчерашний вечер, но в голове было пусто и почему-то больно. Я уже собрался встать, но в это время,на кухню вошла ОНА и всё стало на свои места – как в быстрой перемотке, передо мной пронеслись кадры вчерашних событий и я вспомнил, что её звали Наташа и что пила она наравне со мной, что попёрся провожать её на дачу. Вспомнил как посадил её в электричку, доехал с ней до какого-то посёлка и уже там силы оставили меня и я вырубился прямо на крыльце её дома, загремев вёдрами и, разбудив родителей. Меня перетащили на кухню и уложили на раскладушку, где я должен был почивать до утра, но среди ночи я очнулся с ощущением чего-то недоделанного и, в темноте кухни, выбравшись из раскладушки, направился, осторожно крадясь на четвереньках, в строго определённом направлении, в комнату Наталии. Дойдя до середины освещённой залы, я поднял голову и увидел родителей, стоящих на антресолях как часовые на вышке. В полном молчании, я развернулся и исчез в темноте кухни. Теперь я всё это вспомнил и узнав, что родители ушли на речку, я отказался от кофе. Выяснение отношений с родителями не входило в мои планы и, скомкав прощание с Наташей, я поспешил ретироваться. Ложкин встретил меня возле парадной и потащил в гости к халдею, который загрузил нас, вместе продуктами и женой, в новенькие «Жигули» и повёз на пикник туда, где Нева соединялась с Финским заливом, где, отведав шашлыка и сухого вина, мы разомлели на ласковом солнышке, которое, как известно, не частый гость в этих местах. Было так хорошо, что не хотелось уезжать. Но уезжать было надо – деньги мои заканчивались, родные мои ожидали от меня вестей и, по приезде в город, я начал собираться домой…

Я вернулся в Грозный. Преподавать мне больше не хотелось, тем более, что на моё место уже взяли человека и я отправился в художественный фонд. Август в Грозном – самое козырное время года, работать мне совсем не хотелось и я ухватился за предложение поехать в командировку на базу сборной по академической гребле, которая находилась высоко в горах на озере Казиной Ам. Нас кинули на сборную в качестве шефской помощи с выставкой картин. Озеро, спрятанное в горах, блеснуло нам с серпантина, как драгоценность, немыслимого цвета и, пока мы подъезжали к базе, я не мог оторвать глаз от этой красоты. На территории базы ходили «амбалы» обоих полов, крепкие как бетонные статуи в городском парке. Они таскали длиннющие лодки, в которые садились друг за дружкой и гребли на середину озера, оглашая окрестности надсадными рыками, но громче всех орал недомерок, которого они возили по озеру. Этому малышу в команде ничего не надо было делать. Вся его задача состояла в том, чтобы часами сидеть в парной, сгоняя вес до сорока пяти килограммов, орать, отсчитывая ритм и плавать в воде, куда его после победы бросали гребцы. За всё это он получал медали наравне со всеми, о чём, как мне кажется, стоило бы задуматься федерации академической гребли…

Намалёванные мной плакаты ценились партийными функционерами и оскорбляли моё достоинство, но другой работы в должности художника-оформителя не было и я смирился. Свежую струю внёс, прибывший из Москвы выпускник «Строгановки» по имени Дорчи. Странное имя принадлежало чеченцу, который получил высшее образование по «квоте», предоставлявшуюся всем национальным кадрам страны, поэтому он поступал вне конкурса, составлявшего тринадцать человек на место, и получал большую стипендию от республики. Дорчи повернул мои мысли в сторону МВХПу (б. Строгановское) и я решил ехать в Москву.