Рождение династии. Книга 1. Смута

Князь женился повторно. Но что это, если не бессовестное отношение к вере со стороны тех, кто такой метод борьбы с неугодными применяет? Грех это тяжкий перед Богом! Тебе ли не знать этого, Отче?

Боярин поднял руку и уперся пальцем в грудь игумена. Иона побледнел, но промолчал.

Узник монастыря

После пострига Федор Никитич был помещен в маленькую темную келью под присмотр старцев Илинарха и Леонида.

Поскольку Федору Никитичу не позволили взять с собой в дорогу своего холопа, для помощи ему назначили молодого послушника Игнатия.

Все! Был ближний боярин Федор Никитич Романов – стал чернец Филарет.

Положение, в котором оказался бывший боярин Федор Никитич, а теперь – инок Филарет, не могло не вызвать сочувствия, даже у монастырской братии, хотя невинным страдальцем Филарет не был. Эту наполненную грязноватыми сумерками и крысиным шорохом келью, Филарет сам и выстроил себе…

Он стал монахом…

Можно говорить о том, что его постригли насильно. Можно говорить, что это несправедливо и нехорошо.

Все так.

Но постригли. Назад в мир у инока Филарета уже не было дороги, и надобно было смириться и – не он первый! – принять судьбу, которая уготована ему.

Три дня узник молчал, никому слова не проронил, из кельи никуда не выходил, только смотрел все время в узкое, забранное решеткой келейное оконце и молился. А на четвертый как с цепи сорвался: жившего с ним в одной келье монаха Илинарха (ведомого шпиона) «лаял, с посохом к нему прискакивал, из кельи выгнал вон и впредь приближаться к себе запретил». В церковь ходить Филарет и думать забыл, не то, что на клиросе петь! Даже в Великий пост не исповедовался, в храме не бывал, игумена и братию всю запугал. Что не по нём – сейчас за палку! Выбранит, хорошо, если не побьёт и приговаривает:

«Увидите, каков я впредь буду!»

Романа Дурова вскоре сменил прибывший из Москвы новый пристав стольник Богдан Воейков, которому, согласно царскому указу, предписывалось обходиться со ссыльным снисходительно: «покой всякой к нему держать, чтоб ему ни в чем нужи не было». Вместе с тем, чтобы порвать всякую связь опального с внешним миром, приказывалось смотреть за ним «накрепко», чтобы «к старцу Филарету к келье никто не подходил, и с ним ничего не говорил, и письма ни от кого никакого не подносил».

Воейков на своем посту решил проявить особое усердие, чтобы получить царскую похвалу. В ответ на очередную жалобу старцев Илинарха и Леонида о «бесчинствах» ссыльного, он решил сделать «назидание» упрямому узнику.

– Если не перестанешь бесчинствовать и не станешь жить по монастырскому чину, чернец, прикажу заковать в железо! – сказал он, войдя в келью Филарета.

Но «назидание» получил сам пристав. Филарет поднялся, хмуро посмотрел на пристава и вдруг ударил посохом в пол.

– Ты с кем разговариваешь, стольник? Я может и царев узник, но я верхний боярин и брат царя покойного! А ты кого, холоп, себе возомнил? Государя что ли? Ты почему царев указ не выполняешь? Почему я до сих пор в рваной рясе хожу? Сам в железа захотел? Иди и исполняй! Да не докучай мне без нужды! А то отправлю с верным человечком челобитную царю. Ты его норов знаешь! Пошел вон!

В глазах пристава мелькнул страх. Он выскочил из кельи и долго стоял в задумчивости. – Нет, каков чернец! Может быть и, в правду, силу в себе чувствует. Верно, есть в Москве людишки, готовые порадеть за опального боярина. Шепнут царю и все. Был Воейков и нет Воейкова!

Обо всем, что произошло при постриге и потом, было немедленно доложено царю. Сам царь ничего не мог поделать с тем, что «живёт старец Филарет не по монастырскому чину, всегда смеётся неведомо чему и говорит про мирское житье, про птиц ловчих и про собак, как он в мире жил, и к старцам жесток».

Для этого у него просто не было исполнителей. Вся страна ждала, когда же, наконец, узурпатора сметут с трона.