Рождение и эволюция святости

Иванов. Да, и это психологизм. Который вообще приходит в византийскую литературу в ХI веке. И мне кажется, что житие Нифонта просто немножко предваряет традицию. Потом приходят великие писатели, например, Михаил Пселл (4), величайший писатель ХI века. Он пишет житие одного старого святого. Если его внимательно прочитать, то окажется, что он ему сообщил почти все черты собственной биографии. Т.е. это такая автоагиография получается. Он самого себя инвестирует в этого святого. Начинаются в агиографии разные сложные процессы, при этом она сама начинает уходить на второй план литературы. Сокращается количество и житий и святых. Важно отметить, что в главном Синаксаре (6) константинопольской церкви, который включает в себя всех святых – это гигантский труд, он дошел до нас в нескольких десятках рукописей – только в одной из них однажды одним словом упомянут Андрей Юродивый, просто имя. Это две разные сферы: с одной стороны, сфера народного почитания, а с другой – официальная святость, которая существует отдельно. И в этом смысле, в ХII веке очень логичным образом интеллектуалы начинают гнушаться экзотическими формами святости. И никто иной, как митрополит второго города империи – Фессалоник – Евстафий Солунский (7), пишет очень язвительный текст - он издевается над эксцессами святости: над грязнулями, теми, которые ходят грязные, носят вериги, хотят на столб вскарабкаться – но на самом деле ясно, что ему эта концепция неприятна вообще. Причем, неприятна и в социальном плане, как что-то низкое. Недостойное высокой культуры.

Долгин. А не может быть, что это относится только к попытке подражать святости в жизни?

Иванов. Да, конечно. Они иногда начинают писать жития каких-то прошлых святых. Но вокруг себя они святость изгоняют. С юродством это происходит. На него объявляется настоящий крестовый поход. Конечно, под тем предлогом, что это «лжеюродство» Но что такое «лжеюродство»? Человек претендует, что он не то, что он есть, а выяснить мы это можем только после его смерти. Так что он некоторым образом «лже-» всю жизнь, а что такое «истинное юродство» – непонятно. Так что это способ легальным образом сказать, что «нам этого больше не надо». И после, действительно нескорых попыток возрождение этого феномена в ХI веке он вытесняет на полную периферию, и какие-нибудь канонисты, например, Феодор Вальсамон в ХII веке про все виды парадоксальной святости говорит, что это хамы, простонародье, они веруют неправильно. А, дескать, мы с вами, образованные люди, понимаем, что это все ложная святость. Тут интересно, что наши предки, Древняя Русь, ловят эту традицию в очень интересный момент: Русь обращается в христианство в конце Х и начале ХI века. И, казалось бы, она должна воспринять официальное течение: ну кто приходит крестить? Представители патриархата. Они же должны принести официальную христианскую культуру, но в действительности оказывается, что первый текст, который переведен, – это житие Андрея Юродивого – совершенно неканонический текст. И остальные, о которых я говорил: житие Василия Нового, Нифонта Константианского, Видение Анастасии – они все неканонические. Но в них бьется и пульсирует какая-то жизнь. И славяне это очень хорошо чувствуют. Потому что в официальной Византии все как-то застыло, а хочется чего-то живого.

Долгин. Т.е. воспринимается, в первую очередь, живая часть культуры.

Иванов. Да.

Ицкович. Но это все равно как в новые времена переводят не конституцию. В первую очередь, образцы новой литературы.

Иванов. И как только начинают производиться свои собственные святые, они уже идут совсем в другую сторону. Ну вот, первые русские святые - Борис и Глеб – кто они такие? Принцы, которые потерпели поражение в династической борьбе. Тем хуже для них, в Византии таких полно, и никому бы не пришло в голову их делать святыми. А какой-нибудь Исаакий Печерский? Он юродивый. Они выбирают себе святых не в соответствии с тем настроением, которое господствовало в Византии в тот момент…

Кузичев. А равноапостольных когда прославили?

Иванов. Ольгу, действительно, начали почитать рано, а Владимира – очень поздно. В ХVI веке. Решили, что как-то неприлично, он вроде крестил. Это сознание очень прихотливо, оно развивается по каким-то своим законам. Вот никто Владимира не хотел почитать, а Ольгу все хотели с самого начала.

Долгин. Но опять-таки, это очень необычная история. Понятная и очень живая.

Иванов. Как он в Днепре крестил – тоже вроде живая, а вот…

Кузичев. К сожалению, приходится прощаться.

Долгин. Я думаю, слушатели так или иначе поняли, что без Византии представить себе историю культуры вообще мировой и отечественной невозможно.