Рождение и эволюция святости

Иванов. Да. И даже бытового поведения. И вот эта эволюция приходит к тому моменту, когда церковные власти понимают, что нужно все-таки создать образцовый свод житий. И в конце Х века начинается так называемая метафрастовская реформа (3), когда все жития пересматриваются церковными властями, какие-то жития выбрасываются. Какие-то переписываются, и, что интересно, выглаживаются. Из них выглаживается все парадоксальное. Все из ряда вон выходящее. И нам дан полный свод – круглогодичный цикл почитания. Интересно, что это движение со стороны церковной власти, которое как бы хочет сказать: «Все, хватит. Сколько у нас есть святых в этом своде, столько их и достаточно, новых святых нам не надо». Это не говорится прямым текстом, но в подтексте это есть. И это не остается без ответа: низовое сознание отвечает на это возникновением житий невероятных, парадоксальных. Кстати, все эти удивительные жития немедленно были переведены славянами, поскольку это было в период активных связей со славянами. Житие Василия Нового, житие Андрея Юродивого, самое знаменитое, житие Нифонта Константианского – это жития парадоксальных, скандальных святых.

Долгин. Т.е. снизу опять идут опять отнюдь не образцовые варианты?

Иванов. Да. Низы отвечают на это очень активной деятельностью. Я условно говорю: «низы», я уверен, что те, кто пишут жития по 200 страниц, это отнюдь не низы, которые едва умеют писать. Это люди, так или иначе принадлежащие к истеблишменту. Или, по крайней мере, владеющие пером хорошо, И там происходят невероятные вещи, например, Нифонт Константианский - это мальчик из провинции, которого привезли в столицу, отдали, как Буратино, в школу, а он вместо этого связался с дурной компанией, покатился по наклонной плоскости, в результате связался с гомосексуалистами и пал совершенно низко. А потом начал выкарабкиваться из этого. И это неслыханная вещь, потому что до этого святые рождались святыми, они были напоены святостью. А тут нам показан человек, который идет, оступается, снова пытается идти, а потом совершенно невероятной силы страниц 10 текста – просто невозможно поверить, что они написаны 1000 лет назад – он начинает сомневаться в бытии Божьем. К нему приходит дьявол и начинает говорить: «Бога нет. Ну докажи мне, что Бог есть, ну где он, ну покажи, я сам в него поверю». И святой плачет и затыкает уши, а дьявол ходит вокруг и говорит: «А нету Бога». И Нифонт говорит: «Господи Христе, помоги мне». А дьявол: «А откуда ты взял, что Христос есть? Ты что, с ума сошел, все же естественным образом происходит, все от естественных причин». И эти диалоги с дьяволом – это невероятной мощи документ. И все это пишется ровно тогда, когда церковное начальство уже решило, что хватит, больше не надо нам святых. И все-таки все приходит к тому, что, в конце концов, господствующая культурная тенденция начинает побеждать. Она постепенно вытесняет идею новой святости – ну, за «новую святость» боролся и тот самый Симеон Новый Богослов, о котором я упоминал выше – он тоже хотел прославить современника. И эта тенденцию к «припомаживанию», к созданию неопасной, невзрывной агиографии ведет к тому, что удельный вес агиографии резко падает. Агиография – это самый массовый жанр, я это еще раз хочу подчеркнуть, максимальное количество рукописей до нас дошло, просто огромное. Житие Андрея Юродивого дошло чуть ли не в сотне списков – а оно очень длинное.

Ицкович. Но здесь это связано еще и с тем, как стремились сохранять. Понятно, что житийная литература сохранялась с большим пиететом и старанием, чем что бы то ни было еще.

Иванов. Новые святые появляются в Византии и после рубежа Х-ХI веков, но их гораздо меньше, чем раньше.

Кузичев. Я хотел бы спросить, потому что я немного запутался: мы были на развилке восточной и западной трактовок и на пути к формированию восточного типажа – а сейчас мы снова пришли к этому «labour of святость», к труду, человеку идущему, оступающемуся, сомневающемуся…

Долгин. Это не «труд святости», это просто противоречивость человеческой натуры.

Кузичев. Да, это немножко другое. Не то же, что он должен совершить какое-то позитивное усилие для этого, этого как раз нет, он остается, в общем, странным святым.

Иванов. Вот икона. Она по определению двумерна, она не претендует на трехмерность. Невозможно зайти сбоку. Таким же был и святой в своем житии. А вот житие Нифонта удивительно тем, что оно позволяет проникнуть в лабораторию, понять, как герой эволюционирует. Человек становится многомерен. Обычно святой двумерен.

Долгин. Там появляется психологизм.