«Ага, «если прикажешь»! Да ты бы на глаза свои посмотрела, подруга – они у тебя жеребца так и просят!»
– думала я, бредя в сторону северной стены, где, по заверениям местных, квартировала расположенная тут гвардейская сотня – «Да и вряд ли ты выполнишь этот приказ. Похоже, следить тебе за мной поручили достаточно строго, раз ты с легкостью согласилась на такое. Не всякая оголодавшая шаловливка согласилась бы на это условие, а уж тем более, столь консервативные пони, как сталлионградцы. Удивительно, как этому четырехногому народцу, расхаживающему голышом, удалось пройти по этой тонкой тропинке между ханжеством и распутством, не скатываясь во вседозволенность или излишнюю закрытость, однако предел есть всему. Ох, надеюсь, тебя не запугали или не пригрозили чем-нибудь нехорошим – знаю я таких, готовым пройти по головам ради достижения своих «великих» целей. Великие, они, конечно, лишь в их же головах, но вот страдания, которые во имя этих идей такие вот деятели причиняют окружающим, вполне даже реальны. Что ж, если ты позволишь, то я постараюсь выдернуть тебя из этого интерната – например, попросив для себя представителя Сталлионграда, для координации усилий по охране столь удобно расположенной, северной железной дороги или сношений с комиссариатом. Вариантов полно, а матерые бюрократы способны придумать еще больше… Но только если то, что ты мне сказала, на самом деле является правдой. Я даже не сержусь на тебя – в конце концов, я полезла сюда, уже чуя ловушку, но при этом надеясь, что мое звание и связи сыграют для меня роль эдакой «охранной грамоты», и похоже, оказалась права, поэтому я и не вижу смысла в том, чтобы злиться на то, что ты оказалась предательницей или шпионкой, или кем ты там еще видишь себя в своем воображении. Я не сержусь, хотя мне немного обидно. Да, наверное, всего лишь обидно. Что ж поделать, раз такова цена…».– «Кажется, это оно».
– «Ты думаешь?» – скептически отозвалась Бриз. Всю дорогу до казармы она шла очень тихо, стараясь не потревожить моих раздумий даже неосторожным движением копыта, что, конечно, привело к еще большему шуму, с которым альбиноска то и дело оступалась и пару раз даже шумно упала, захлопав крыльями, словно подброшенная в воздух курица. Остановившись рядом со мной, она скептически разглядывала грубое, двухэтажное здание из серого камня, недружелюбно блестевшее на нас прямоугольниками заколоченных изнутри окон. Покосившаяся дверь казалась оторванной от чьего-то забора калиткой, облупившейся краской и посеревшими от времени досками страдальчески взирая на узкую улочку, заставленную пришедшими в негодность телегами, поленницами дров и треснувшими бочками, поныне радующими прохожих запахом скисшей капусты – «Крылышки, мне кажется, тут уже давно никто не живет. Это же не лагерь, а трущобы какие-то!».