Рождение Новгородской республики

Так что не раз приходилось повторно обходить проблемные дворы, но все же худо-бедно справились, подсчитали хотя бы приблизительно новгородское население. И уж из этой информации, вывели сумму подати на каждую семью и общий сбор по городу — по нему выходило едва ли вдвое более, чем с прежней податью. Но, как в присказке, гладко было лишь на бумаге, когда же огласили людям о новом исчислении подати, а квартальные старшины дали расклад каждой семье о причитающейся с нее суммы, поднялась буза на весь город. Недовольные возросшим налогом новгородцы вышли на улицы и торговую площадь, потребовали ответа от власти за грабительские поборы и их отмену. Недовольством народа воспользовались недруги нынешнего руководства, науськивали толпу против посадника и его людей.

В тот же день, пока ситуация в городе еще не вышла из-под контроля, Варяжко и его команда созвали вече, Многотысячная толпа бурлила на площади, одни возмущались нововведением, другие, наоборот, заступались, споры доходили до ругани и даже стычки. Когда же на степень взошел Варяжко, шум поднялся еще больше, самые крикливые вопили: — Долой посадника! Не будет по твоему, последнюю рубаху отнимаешь!

Варяжко стоял над толпой и ждал, пока крикуны уймутся. Когда шум немного стих, заговорил громко, на всю площадь:

— Собрал вас, люди новгородские из-за новой подати. Хочу, чтобы подать была справедливой, за каждого мужа. Разве справедливо, когда Ждан — показал рукой на стоящего перед трибуной мужа в испачканном мукой переднике, — платит подать в двадцать кун, а у него во дворе пять душ, среди них он один кормилец, остальные бабского племени, а его сосед Невзор, у которого пятнадцать душ, семеро из них мужского рода, платит столько же? Или купец Рознег, у которого хоромы немалые и лавка богатая — разве он не должен платить больше, чем кузнец или сапожник? А вот кто-то из вас так не считает, смуту наводит, хочет оставить все по старому. Вот скажите теперь, люди добрые, как платить — как прежде, по неправде, или по новому, по числу кормильцев?

Выдержал паузу, пока примолкшие люди раздумывали над его словами, потом продолжил:

— А те подати, что соберем сверх прошлого, пустим на ваши же нужды. В управе мы открыли службу благоустройства, она займется наведением чистоты и порядка. Наймет уборщиков мести улицы, возчиков для вывоза мусора. Будем еще возить воду к вам во дворы, поставим каланчу и дозорных следить за пожарами. Так же поможем семьям, у кого дети малые — на каждого из них до семи лет бесплатно каждый месяц выдадим осьмину хлеба, раз в год одежду и обувь. Так что последнюю рубаху мы у кого не отнимаем, но зато будет по справедливости. Теперь думайте, мужи новгородские, стоит ли идти на поводу у горлопанов и бузотеров или дать им острастки?

Были еще крики и споры, но уже без того накала, как вначале. Люди отвели душу, а потом угомонились — вече не поддержало смутьянов, приняло сторону посадника. А для Варяжко и его людей происшедшие события стали уроком — надо лучше продумывать свои шаги и не доводить до взрывного конфликта. Хотя на этот раз и закончилось благополучно, но все же искушать судьбу не следует. Дальше уже более спокойно занялись другими заботами, управа постепенно втянулась в новый ритм работы, без особых сбоев и проволочек. Да и у самого Варяжко стало свободнее со временем, не оставался с утра до позднего вечера на службе, как происходило до сих пор со дня избрания посадником.

Варяжко заматерел — иной раз, глядя в посеребряное зеркало, не узнавал себя. Ушла юношеская легкость, стал дороднее, солиднее. Да и выглядел старше — на все тридцать, а ведь ему нет и четверти века! Особенно старила окладистая борода, иногда приходила мысль сбрить ее, но передумывал — положение обязывает! Окружающие люди принимали его с уважением как к зрелому мужу, без еще недавнего снисхождения к юному возрасту. Домочадцы тоже менялись — жены налились женской статью, даже Румяна заметно пополнела. А дети росли на глазах — Лане, старшей дочери, исполнилось семь лет, а вытянулась почти вровень с Румяной. Да и Нежана с Деяном стали самостоятельнее, носятся как угорелые за старшей сестрой. В колыбельке растет еще одна дочь, Видана, ей уже скоро годик — Милава исправно, каждые два года, рожала следующее дитя.

Вместе с покоем вернулось и прежнее вожделение к Радмиле. В горячке нахлынувших дел оно не то что забылось, а как-то усмирилось, не довлело так властно, до умопомрачения. Сейчас вновь задумался над тем, как ее вернуть, но не давая повод обвинению в блуде и измене своему слову. После немалых раздумий пришел к мысли выкупить любовницу у мужа — подобная сделка иногда совершалась по нужде. Но брать Радмилу в жены не хотел — кроме плотской тяги, других чувств к ней не испытывал, собирался взять наложницей и поселить в купленном для нее доме. С таким намерением отправился к купцу Мировиду, застал его за столом ужинающим вместе с двумя женами и чадами. Принял приглашение к столу, после застолья перешел с ним в гостиную.