На себе ощутил мудрость — не взлетай высоко, больно падать будет. В первое время не находил себе места, куда-то все рвался, как привык за долгие годы во власти, а потом осознавал с тоской и обидой — спешить-то некуда, никому он сейчас не нужен. Сидел дома день за днем, никого не хотел видеть, да и осмыслить нужно было происшедшее. Вроде предпринимал все возможное в его силах, не жалел ни себя, ни других ради дела, а оказалось — люди не оценили его старания. Передумал многое, вспоминал и анализировал достигнутое им и упущения, в конце концов пришел к простому выводу — он поспешил, пытался перегнать время, изменить людей, а они не приняли перемен, не созрели для них. Понял еще — не надо рвать жилы, живи для себя и своей семьи, а что больше — лишь по надобности. С тем и пришел к миру с собой, занялся работами по дому и хозяйству, между делом продумывал планы на будущее.
В семье же не многое поменялось — жены все также возились с малышами, старшие дети взрослели, у них появились свои заботы и забавы, часами пропадали на улице. Собирались вместе вечером, за общим столом обсуждали случившееся за день, делились слухами, своими мыслями, какими-то планами и заботами. Варяжко иногда поражался, открывая для себя новые грани в родных ему людях — прежде у него просто не находилось времени вот так, спокойно и неспешно, сидеть и вести с ними разговоры, заниматься общими делами и хлопотами. Даже малыши порой удивляли — от того же Тихомира или крохи Душицы слышал слова, которые были бы уместны намного старшим детям. О случившейся отставке главы семейства все, конечно, знали, но речи о том никто не заводил, ни слова укора или жалости — как будто ничего и не случилось. Но по тому вниманию и заботе, которые они без слов оказывали ему, Варяжко чувствовал их переживание, от того становилось и легче, и в то же время сложней — его проблемы сказывались и на родных, как бы ни старался уберечь от них.
Шло время, постепенно уходила горечь обиды, да и надо было заняться хлебом насущным. Хотя семья нужды не испытывала — прежних сбережений хватало, но сидеть без важного дела не мог, вновь появившийся внутри зуд не давал покоя. Открывать какое-либо предприятие в городе не испытывал желания, подспудно чувствовал в себе пробуждение какой-то силы, которая звала туда, где он бывал не раз — на Урал. Получил в управе — не без труда, пришлось отдать немалую мзду, — грамоту с разрешением экспедиции за свой счет и открытие промысла в той стороне. После бросил клич желающим пойти с ним в горы — отозвались прежние помощники и соратники, ставшие для новой власти ненужными. Набралось их три с лишним сотни — вдвое больше, чем планировал для начала Варяжко, но никому не отказал. Всей дружной ватагой собрали за зиму нужное для похода и основания прииска, ранней весной — лишь только сошел лед на реке, — отправились на пяти ушкуях и двух грузовых ладьях в дальний путь.
Дважды на Волжском пути их пытались остановить — раз на волоке какая-то залетная шайка, во-второй уже на Двине и ворог встретился куда серьезнее — на десяти поморских судах. Отбились без особых потерь — сказались прежняя выучка и боевой опыт, но радости от того было мало. Даже по этим событиям следовал вывод — пришедшие к власти мужи не утруждали себя заботой об обороне рубежей, свертывали воинские части, стоявшие на них. Оставалось Варяжко и его людям лишь горько вздохнуть и идти дальше настороже, в любой момент ожидая нападения. Худо-бедно, но дошли до Чусовой, а там, с опасной проходя камни, миновали приметную скалу на правом берегу. — Я вернулся, хозяин горы, — обратился в мыслях к обитавшему в ней духу, через долгую минуту услышал ответ: — Добро пожаловать, пришелец. Земля готова принять тебя, пользуйся ею бережно и она воздаст тебе щедро.
После, на ночной стоянке, проверил способность видения недр — в тот же миг, как пожелал, увидел в серой дымке, словно на экране тепловизора, темную массу тверди, пласты какой-то породы с вкраплениями различных оттенков — от почти черного до серебристого. Различал и живую плоть: — корни деревьев, даже травинок, стоило мысленно приглядеться к ним, жучков и червячков под ними. Настолько контрастного зрелища Варяжко не видел даже в первый раз, в пещере духа — не только общим фоном, но и каждый отросток или крапинку, да еще в цвете. В чем природа подобного видения — мог только гадать, но оно превосходило то, с чем раньше, еще в прошлой жизни, ему приходилось обращаться. Ни тепловое, ни рентгеновское излучение даже близко не могли сравниться с ним, объяснение напрашивалось чем-то сверхъестественным, непостижимым человеческому разуму.