Действия «верховников» не могли не вызвать недовольства и тех представителей правящей знати, которые были ими обойдены, не попали не только в состав Верховного тайного совета, но и в число лиц, близких к нему, и среди обиженного и оскорбленного генералитета и сенаторов, и среди шляхетства. Это последнее убеждалось, что худшие его опасения осуществились. Не один «всесильный Голиаф» — Ментиков, а целых шесть таких «голиафов» в лице «верховников» сели им на шею. Они — вельможи, правители, знать, плотной стеной окружившие престол и отстранившие от него рядовое дворянство, свысока смотрели на дворян и в свою среду, в свою семью не пускали рядовых дворян.
При государе Петре Алексеевиче такой рядовой дворянин мог рассчитывать обратить на себя внимание, выдвинуться, стать приближенным царя, сделать карьеру не хуже, чем сам «светлейший»; во времена Верховного тайного совета нечего было и мечтать об этом. Больше того, «верховники» больно ударили по интересам дворянства, возложив ответственность за сбор подушной подати с крестьян на самих помещиков. Таков был смысл указа 24 февраля 1727 г., гласившего, что «ту положенную на них подать сами помещики, а в небытность их прикащики и старосты и выборные платить принуждены будут». Правда, этот же указ, возлагавший материальную ответственность за сбор подушной подати с крестьян на дворян, значительно усиливал власть последних над крестьянами.
Тенденция превращения помещика не только в хозяина, барина, но и в государя, поскольку государство передавало ему в известной области (финансово-налоговой) свои функции, непрерывно усиливается, пока, наконец, в царствование Екатерины II помещик не станет полным «государем» по отношению к «подданным» — крестьянам. Но все это лишь в перспективе, а пока что реальной была ответственность помещика за сбор подушный.
Естественно, что недовольство «верховниками» росло. Их ненавидел Ягужинский, генерал-прокурор петровской поры, «всевидящее око государя», отброшенный «верховниками» куда-то на задворки политической жизни двора, Матвеев, Мусин-Пушкин и другие видные государственные деятели, которые никак не могли примириться с тем, что правят не они, а кто-то другой. Многочисленные сенаторы открыто враждовали с «верховниками». Тяготилось государственной службой дворянство. Оно видело, что послабления в службе ждать от «верховников» нечего, а тягот прибавлялось, да к тому же олигархи все больше отстраняли шляхетство от престола. Вот почему среди дворян растет недовольство Верховным тайным советом; в застенках тайной полиции пытают то каких-то неосторожных болтунов из офицеров, то двух знатных дам, «привезенных из Москвы в кандалах», то где-нибудь в церкви священник провозгласит здравие Петра Алексеевича (внука Петра I), то наказывают, привязав к столбам, «дерзкого», написавшего пасквиль на императрицу. По столице распространялись «подметные письма». Их было так много, что правительство вынуждено было издавать строгие указы и выпускать от имени Верховного тайного совета специальные воззвания. Составители «подметных писем» выступали против «верховников» и Екатерины и высказывали сомнение в ее правах на престол. Вот почему воззвания Верховного тайного совета, выпущенные 24 февраля и 21 апреля 1726 г., сопровождались опубликованием «Правды воли монаршей» Феофана Прокоповича, в которой доказывалась логичность и законность петровского указа о престолонаследии. «Верховники» надеялись своим провокационным воззванием к «простосердечному читателю» обнаружить авторов «подметных писем». В своих обращениях «верховники» обещали 2 тыс. рублей тому, кто укажет составителей так напугавших правительственные круги «подметных писем», при этом объявлялось, что деньги, предназначенные для награды, будут положены в фонари: 1 тыс. рублей в фонарь у Троицкой церкви и 1 тыс. рублей в фонарь у церкви Исаакия.
Но в дураках оказались «верховники», а не «простосердечные читатели», которые прекрасно понимали, что история с деньгами — ловушка и где-то у фонаря алчного доносчика ждет караул. Поэтому они никак не реагировали на призывы Верховного тайного совета.
Издание указов «о наказании за непристойные и противные разговоры против императорского величества» не достигали цели, пасквили и «подметные письма» продолжали ходить по Петербургу.
И пасквили, и «подметные письма» исходили не от широких народных масс. Не случайно Меншиков видел в них происки своих врагов и врагов «верховников» вообще. Но из этого вовсе не следует, что простой ремесленный и работный люд, мелкое купечество и прочие «разных чинов люди» оставались инертными, попугав Екатерину в памятную ей январскую ночь.
Опасались поджогов с политической целью, боялись «прелестных писем» и действий со стороны ревнителей «старой веры» — раскольников, «ревность» которых «старой вере» и старым порядкам была тем более опасна, что народ «породы самой подлой» свято верил в то, что в старину жилось и дышалось легче.