Рождение огня

Обычно подобные высказывания Пита, намекающие на его немеркнущую любовь ко мне, заставляют меня чувствовать себя ужасно, как будто я в чём-то виновата. Но сейчас мне так хорошо, так тепло и спокойно. Незачем волноваться о будущем, которого у меня всё равно нет. Так что мои губы легко роняют: «Ладно».

В его голосе слышна улыбка:

— Разрешаешь, значит?

— Так и быть.

Его пальцы вновь пускаются перебирать пряди моих волос, и я было задрёмываю, но Пит будит меня — полюбоваться закатом. Великолепное зрелище: небо над крышами Капитолия так и горит жёлтым и оранжевым.

— Думаю, ты пожалела бы потом, если бы не увидела этого, — говорит Пит.

— Спасибо! — Да, все оставшиеся мне закаты можно по пальцам перечесть, не хочется пропустить ни одного из них.

На обед мы не идём, и никто не утруждает себя тем, чтобы позвать нас.

— Ну и хорошо, я рад. Надоело делать окружающих несчастными. Вечно у всех глаза на мокром месте. А Хеймитч... — Питу не обязательно продолжать.

Мы остаёмся на крыше до ночи, и когда наступает время ложиться спать, потихоньку спускаемся в мою комнату, так никого и не встретив.

На следующее утро нас будит моя гримёрская братия. Увидев нас с Питом в одной постели, Октавия не выдерживает и разражается бурными рыданиями.

— Ты что, забыла, о чём нам Цинна толковал? — яростно шипит ей Вения. Октавия кивает и со всхлипываниями выметается за дверь.

Пит должен вернуться в свою комнату — ему тоже нужно привести себя в порядок. Я остаюсь одна с Венией и Флавием. Обычной беззаботной болтовни как не бывало. Фактически, можно сказать, царит тишина, прерываемая только комментариями насчёт чисто технических деталей наложения грима или командами типа «подними подбородок».

Ну вот, скоро время идти на ланч. И тут я вдруг чувствую, как на плечо мне что-то капает. Резко оборачиваюсь и что вижу? Флавий чикает ножницами, подравнивая мне волосы, а по лицу у него потоком катятся безмолвные слёзы. Вения бросает на него убийственный взгляд, и Флавий, аккуратно положив ножницы на стол, покидает комнату.

Остаётся одна Вения. Бедняга так бледна, что кажется, будто её татуировки стали объёмными и выпирают из кожи. Полная решимости довести дело до конца, Вения сооружает мне причёску, делает маникюр, накладывает грим, и всё это в бешеном темпе; её руки стремительно летают туда-сюда — коллеги покинули её, а с работой управиться надо. Всё это время она избегает встречаться со мной взглядом. И только когда появившийся Цинна одобряет проделанную работу и отпускает её, Вения берёт мои руки в свои, смотрит мне прямо в глаза и говорит:

— От имени всех хочу сказать тебе, что для нас было... огромной честью помогать тебе выглядеть наилучшим образом. — И с этими словами она вылетает за дверь.

Моя команда, мои недалёкие, поверхностные, привязчивые питомцы, с их одержимостью перьями и вечеринками... Их прощание оставляет кровоточащую рану в моём сердце. Из слов Вении становится ясно, что в моё благополучное возвращение никто не верит. Интересно, думаю я, неужто весь мир того же мнения? Кидаю взгляд на Цинну. Он тоже не верит, само собой. Но с его стороны наводнение мне не грозит — он твёрдо держит своё обещание.

— Ну, так что я надену сегодня вечером? — спрашиваю я, косясь на чехол с моим платьем.

— Президент Сноу собственноручно выбрал тебе наряд, — отвечает Цинна. Он расстёгивает молнию на чехле, и на свет появляется одно из тех свадебных платьев, в которых я проводила фотосессию. Тяжёлый белый шёлк, низкий вырез, талия в рюмочку и широченные рукава, складками падающие от запястий до самого пола. И жемчуг. Везде сплошь жемчуг. Им заткано всё платье, он пышным ожерельем обвивает мою шею, и венок для вуали тоже состоит из рядов жемчужин.

— Хотя о проведении Триумфальных игр и было объявлено в тот же вечер, когда показывали снимки с твоей фотосессии, публика всё равно голосовала за самое лучшее платье. Вот это стало победителем. Президент приказал, чтобы сегодня вечером ты надела его. Наших протестов никто даже не слушал.

Я тереблю блестящий шёлк и пытаюсь сообразить, что стоит за распоряжением президента. Думаю, расклад такой: поскольку я — самый большой возмутитель спокойствия, мне нужно причинить как можно больше боли, забрать у меня всё, чем дорожу, унизить до крайности и вот в таком жалком виде выставить на всеобщее обозрение, поставив меня в самый центр внимания. Он считает, что таким образом моё унижение ясно увидят все. Президент так грубо, по-варварски превратил моё свадебное платье в саван, что удар попадает мне прямо в сердце, и оставляет в нём тупую тягучую боль.

— Ну что ж, было бы жаль, если бы такое чудесное платье пропало почём зря. — Вот и всё, что мне удаётся выдавить из себя.

Цинна заботливо помогает мне надеть платье. Как только оно ложится на мои плечи, те невольно подаются под его тяжестью и начинают жалобно ныть.

— Оно что — всегда было таким тяжёлым? — недоумеваю я. Помнится, многие платья были довольно плотными, но это, судя по ощущениям, весит целую тонну.