Рождение прекрасного

И писатели были еще раз в этом селе. Они приехали в столицу края, в Иваново. Их встретили автомобили облисполкома. Была зима. Автомобили отвезли писателей до Шуи, до тех перекрестков, снега за коими не пускали в себя автомобилей. Там, в снегах, опять ждали подводы. В селе был праздник. Двое прославленнейших — Баканов и Голиков — получали звание высшей чести советских художников — заслуженных деятелей искусств. Село превращалось в город искусств. Художники регламентировались не крестьянами, не колхозниками, но — художниками. Село выделялось в самостоятельную юридическую единицу. Советская власть — правительство РСФСР, правительство области — люди советского искусства — регламентировали и устраивали быт «богомазов», чествуя их. В мастерских убраны были столы и расставлены были скамейки. Из города — впервые за всю историю села — приехал духовой оркестр. Был торжественный митинг, торжественное собрание, передача торжественных грамот и торжественных прав. Голиков терял прекрасные свои блаженные глаза и, получая грамоту звания заслуженного деятеля искусств, сумел сказать немногое:

— Иван Иванович Голиков, то есть я, меня, может, по прозвищу за усы называют таракан… Очень благодарю советскую власть со всеми другими мастерами… Больше сказать ничего не имею против!

После митинга был ужин, играл оркестр, молодежь танцевала, но мастера за ужином, среди тостов, пели и пили чарочку по всем старинным традициям.

Последняя глава

На шестьдесят седьмом этаже Крайслер-былдинга в Нью-Йорке, в Клубе Художников и Красноносых на улице Карла-Иоанна в Осло, в бумажном домике на Нака-Токайдо, около Токио, трижды было одно и то же. Советский русский писатель показывал сокровище. Люди склонялись над лаком, рисунком и красками. Маргарэт Бурк-Уайт говорила о древности. Шестьдесят седьмой — это высокий этаж. За окнами в ночи скрежетал город, удушливый, как чугунолитейный цех. Профессор Йонэкава, знаток китайской и японской миниатюры, через Японию, Китай, Индию, Персию следил пути развития искусства миниатюры, и Палех был для него завершением этого искусства.

Скандинавы — хороший народ, и на советский глаз — чудаки. Чего доброго, пьянство по скандинавским понятиям никак не порок, но доблесть, и кабаки у них — почетное место. В Осло — или точнее и фонетически правильнее — в Усло — есть кабак под названием Клуба Художников. Почетные члены этого клуба — люди искусства — наделены грамотами на право именоваться красноносыми. Художники в этом клубе сдвигали на сторону свои элевые кружки, разглядывая в почтении Палех.

Гамсун ответил советским писателям, пославшим ему ларец. Гамсун писал:

«Если я скажу, что я сражен и раздавлен драгоценным подарком, присланным вами, то и это будет слишком мало, — это хорошо, пожалуй, для одного раза, а между тем это должно было б длиться все время и всю жизнь. Я никогда не видал столь прекрасного прежде и не понимаю, как это сделано. Если возможно, я просил бы объяснить это чудо. Ужели рисунок под лаком сделан от руки? Я даже под лупой не вижу ни одного мазка! Это колдовство. Как будто тут изображена ситуация целой жизни, — так ли я понимаю?..»

Так писал очень одинокий, очень замкнутый и подозрительный норвежец, Кнут Гамсун, кавалер красноносых. Его молодой друг и соотечественник Нордаль Григ, ездивший с русскими писателями в Палех, в плохом знании языков долго не понимал, когда ему говорили:

— В горнорудной промышленности иной раз в шкварках и отбросах возникают совершенно новые и необыкновенные минералы. Едва ли кто-либо предполагал, что в домне революции отбросы религиозных традиций смогут превратиться в сплав большого искусства. Это одна сторона вопроса. Это сделано в домне революции неожиданно для революции. Но когда этот сплав возник, революция его подобрала. Иван Голиков и Иван Баканов полуграмотны, но они — заслуженные деятели искусств. Палех создан революцией, всячески конечно.