Рождение волшебницы

Река пустовала. Низменный берег на той стороне едва виднелся сквозь дождливый туман. Где-то там, среди болотистых лугов и лесов, вилось второе русло Белой, известное под особым именем Аксунка. Там, в путанице петляющих стариц, среди проток и озер, в камышовых дебрях без следа растворялись целые орды сечевиков. И где-то в этих краях, сказывают, сечевая скарбница: камышовые топи, где прячут они золото. Хорошо прячут: ни судов, ни людей не видно, ни дымка, ни какого жалкого балагана. Безлюдно и дико до крайних пределов земли. Два раза, правда, Золотинка примечала лодку, но тогда она и сама таилась, не имея возможности определить, что за люди. И только к вечеру в пасмурных стылых сумерках заметила впереди огонь.

Стало совсем темно, когда, неслышно ступая по мокрой траве от куста к другому, она различила озаренные багровым светом лица. У заснувшей черной воды отчетливо разносились звуки: звяканье котелка, слова и кашель. Неспешная беседа текла смиренно и тихо. Путешественники толковали, «сколько народу зря извели», и соглашались, что «страсть» и «гибель». К спокойным купцам или рыбакам – кто они там были – следовало, наверное, выйти, но Золотинка порядком отвыкла от человеческого общества. После жестокого опыта с моряками она робела, не зная, за кого ее примут и за кого себя выдавать. Выбилась она из наезженной колеи, безнадежно выбилась и смутно представляла теперь свое место среди людей.

Золотинка подкралась еще ближе. При ярко занявшемся пламени рассмотрела человека: круглое лицо его обрамляла круглая же борода. Тот, что сидел спиной, завернувшись в плащ, отбрасывал в ее сторону чудовищной длины тень. Еще один лежал, в отблесках костра ярко высвечивались подметки его сапог. Четвертый терялся в сумраке на границе света. Поправив огонь, тот, что ходил за дровами, устроился и затих. Губительный мрак подступал к ним со всех сторон. Призраком гляделась на берегу лодка: выступающая углом тень, серый мазок скомканного паруса.

Золотинка не стала таиться. Легкой стопою она вошла в круг огня:

– Здравствуйте, люди!

Прельстительный голосок ее произвел ошеломительное воздействие. Молодой, что ходил за дровами, метнулся шальным взглядом и обмяк, словно подсеченный. Бородатый после мгновения неподвижности дернулся было к мечу, что покоился возле ног, и остановился, испугавшись собственной храбрости. Возникло багровое лицо лежавшего, судорожно обернулся сидевший спиной. Их было четверо мужиков, но и на четверых не нашлось у них ни единого словечка, чтобы ответить.

– Здравствуйте, – повторила Золотинка. – Я видела вашу лодку днем на реке. Вы куда идете? – сказала она как можно естественней. – Возьмите меня с собой, много места я не займу. И заплачу сколько потребуется. Мне нужно в Толпень.

Трудно сказать, что такое слышалось им в нежном голосе девушки, отчего отнялся у них язык… Не сама же она себя выстригла! И что дрожала – может человека знобить, если ему холодно? А если поморщилась она вдруг, как скривилась, среди обходительных своих речей, так ведь надо, наверное, и снисхождение иметь, чуточку великодушия. Мало ли как человек скорчится, когда прихватит вдруг голова, словно гвоздем в затылок: голова у Золотинки разболелась к исходу дня и сейчас она с трудом сносила привычную уже, но каждый раз изнуряющую муку.

– Можно к вашему огню? – сказала она, чувствуя, что слабеет и мысли мутятся. – Ладно? Я ужасно озябла, и есть хочется. Весь день только сырая рыба – горячего бы похлебать…

И оттого, наверное, что пришелица оставила мрак и оказалась между людьми, обыденно потянувшись к огню, крайнее напряжение оставило путешественников. Толстый, что прежде сидел спиной, торопливо сунулся в мешок и подал краюху хлеба. На куске рядна лежали у них лук и сыр, стояли деревянные стаканчики с остатками вина. Рядом пристроился уютных размеров мех. В котелке оставалась каша.

Золотинка тронула хлеб губами, но есть уж была не в состоянии: прихватила боль. Она знала, что будет, и заранее свела зубы, но железный давящий обруч туго сдавил череп, так, что трудно было сдержать мычание. Она уронила хлеб. И немного погодя принуждена была опереться на землю, чтобы не упасть. От дикой пытки мутился разум.

…И значит, это давно с ней было. Золотинка осознала, что лежит на траве, а сквозь туман доносятся голоса. Что-то неладно, совсем неладно, сообразила она, нехорошо. Все стояли вокруг и смотрели.

– Бросить в воду, – раздался срывающийся голос.

– Чего она корчится? Неможется ей, что ли? – они говорили отрывистым свистящим шепотом.

– Слушайте, хлопцы, она нас заманивает, хочет, чтобы мы ее пожалели!

Тут им понадобилось время, что свериться с собственными ощущениями. Ответ, похоже, получался неутешительный.

– Хлопцы, – подавленно произнес молодой, – а ведь жалко. Топором-то… нет, не могу…

– И мне как бы жалко… Хлопцы, ведь жалко же, – молвил кто-то пришибленным голосом.

Ужас обуял путников.

Золотинка слышала их и силилась встать, но только шевелилась со стонами. И все, что сумела, – перекинуться на спину, вскинув сжатые кулаки.