Рождение волшебницы

Медведь, видно, и сам уже начинал понимать, что всему приходит конец, когда кончаются даже самые упоительные, завораживающие сказки. Поглум поутих, а немного погодя загромыхал железом. Осторожно приоткрыв веки, Золотинка подсматривала. Прихватив прут толщиной в два пальца, он потянул девушку за ногу и принялся навертывать железные путы. Со всем возможным тщанием, усердно, пыхтя и вздыхая, он окрутил щиколотку один раз, другой и третий, так что получилось подобие толстой пружины, а оставшиеся усы развел под прямым углом друг к другу. С этой тяжестью на ногах, растопыренной к тому же несуразными концами, трудно было бы, наверное, даже ковылять, не то что ходить.

Золотинка, однако, почла за благо не просыпаться, оставив объяснения до лучших времен. А Поглум, тяжко вздыхая, пристроился возле бочек и коробов и принялся громко чавкать, утирая слезы. Полусырую коровью ляжку он раздирал так же легко, как крутил, не замечая сопротивления, кованый железный прут. Доел все под слезы и вздохи, напился из лужи, сразу обмелевшей, огладил округлившееся брюшко и повалился на соломенное ложе обок с Золотинкой, заслонив свет. По малом времени послышался переливчатый храп.

Голубой медведь здоров был спать. И тепло было возле туши, как у печки, и сонно, сладко туманились мысли… Золотинка уснула. Очнувшись под горловые переливы и трели Поглума, она почувствовала, что посаженная в железо нога занемела. Хотелось есть. Есть ей хотелось все время, даже во сне. Она начала шевелить ступней, оттянула ее на носок и так втащила в пружину сколько получилось, а потом принялась поворачиваться кругом и мало-помалу вывинтила ногу из железных пут, основательных с виду, но не весьма искусных. Осталось только подняться и потихоньку пробраться между стеной и мохнатым задом.

По закрытым укладкам с едой лазили крысы. Разогнав их железным прутом, она еще раз основательно угостилась медом. И, малость передохнув, направилась к выходу, чтобы обследовать подземелье.

Суетливо витая, хотенчик настаивал на еде, но за порогом клетки развернулся в другую сторону. Они вышли в высокий и просторный подземный ход, по бокам которого зияли мрачные ответвления. Это была темница. Какой-нибудь тупик, убогий лаз, выбоина в скале содержали в себе посаженного на цепь узника – едва прикрытые лохмотьями костлявые мощи, патлатая голова. Затерявшиеся в безвременье старцы… они встречали Золотинку напряженным взором из-под руки, сияние изумруда слепило отвыкшие от света глаза. Золотинка тихонько ступала, оглядываясь, вдруг настигала ее шамкающая воркотня, звон цепей, и она вздрагивала от короткого, бессмысленного смешка за спиной. Непроницаемая мгла впереди возвращала слабое эхо шагов, из чего можно было получить некоторое представление о размерах подземелья. Хотенчик указывал во мглу, вперед, минуя боковые проходы, где молчаливые узники силились удивиться при появлении оборванного и истощенного призрака со сверкающим камнем и золотой цепью в руке. Вряд ли они разбирали, явь это или сон.

– Что такое? – хлестнул вдруг взвинченный голос и заладил, безжизненно и однообразно: – Что такое? Что такое? что такое? что такое… что такое…

Издевательский хохот отвечал ему из другого угла, зыбкие шорохи подземелья обернулись воплями и бессвязной бранью, завыванием, стуком и лязгом. Погасив на время изумруд, Золотинка нащупала стену. Заживо погребенные внушали ей ужас… Впереди различался собачий лай. Он раздавался там, куда тянул Золотинку во тьме хотенчик. Она засветила Сорокон, слегка прикрыв его ладонью, и последовала за рогулькой вдоль главного прохода туда, где громыхал цепью пес. Шагов через сто проход окончился просторным подземным покоем, по обеим сторонам которого тянулись пустые решетчатые загоны. Коридор между решетками привел к каменной лестнице, на верху ее обнаружилась двойная железная дверь. Сюда и указывал хотенчик. Это были ворота темницы.

– Угомони его! Зык, на место! – послышался голос и матерная брань.

Золотинка поспешно погасила изумруд. С нижних ступеней лестницы различались нечетко прочерченные светом щели. Верно, там была караульня, открытая во двор или в какое другое доступное дневному свету помещение.

– Да черт побери! – грубо сказал кто-то, и послышался удар по живому. Потом сдавленное, удушливое рычание, как бывает, когда большого свирепого пса оттаскивают за ошейник.

– Укороти ему цепь!

Золотинка попятилась, неслышно ступила с лестницы и пошла назад, посвечивая себе порой изумрудом. Хотенчик тянул к выходу из темницы так, что пришлось смотать повод, чтобы зря не напрягался.