Рождение волшебницы

Золотинка отвечала громким смехом. Она перенимала вздорный тон и ухватки царственного шалопая так легко, словно ей и не нужно было учиться двусмысленному разговору придворных, который так ненавидел Юлий.

– Сынок! – то и дело поворачивался отец, как бы делая его соучастником этой постыдной беседы, и опять обращал смеющееся лицо к девушке.

Оживление государя самым благотворным образом сказалось на настроении ближних людей. Они улыбались, разделяя умильные взоры между великим князем и Золотинкой.

– Ну-ну, сынок, – любопытствовал Любомир, – как дело-то было? Ты уж скажи без утайки, по-честному! – государь погрозил пальцем. – Правда ли, что сия прелестная дива излечила тебя объятиями? – государь позволил себе смешок и закончил откровенной уже сальностью: – Для такого-то врачевания я готов и вовсе с постели не вставать!

– Батя, – сказал Юлий, даже не пытаясь скрывать звучавшую в голосе дрожь, – к несчастью, к несчастью, я… я уважаю эту девушку.

Что бы там ни подразумевал сын под несчастьем, Любомир смолк. И такова была сила чувства, прорвавшаяся в нескольких словах Юлия, что и Любомировы люди смутились… будто услышали непристойность.

Ни разу не оглянувшись на Золотинку, Юлий начал рассказывать. С той самой встречи в сенях красно-белого особняка на торговой площади Колобжега. Он говорил о замечательной, искренней и щедрой улыбке кухонного мальчишки, который оказался ряженной по случаю праздника девушкой. Не обошел и помойное приключение, и битву с рогожным змеем, и отважное столкновение Золотинки с Рукосилом. Забывая помянуть обстоятельства, время и место событий, толковал он скрытую ото всех повесть чувствований и мечтаний. Рассказывал сокровенное, перейдя всякую меру благоразумия. И, однако, подмечая, как расширились в напряженном внимании глаза сестренки Лебеди, как застыла она, вцепившись в решетку, как туманились эти глазки в тот самый миг, когда прерывался его собственный голос, Юлий видел, что рассказ глубоко трогает искреннее и отважное сердце, и значит… Значит, он ничем не оскорбил Золотинку.

Это походило на покаяние и на вызов. Видимо, так оно и следовало – среди толпы, на площади, как каются измученные совестью убийцы. Захваченный страстью откровения, Юлий вполне осознавал ожидающие его впереди стыд и муку.

– Вот как ты заговорил, сынок, – невразумительно пробормотал Любомир, почему-то утративший кураж.

Когда княжич замолк, никто не возобновил прежней необязательной беседы. Государь начал прощаться, вдруг обнаружив, что ему давно пора уезжать. Вопреки прежде выраженному желанию остаться, уехала задумчивая Лебедь, и Юлий не решился ее удерживать. Вслед за вельможами очистила берег великокняжеская стража, на той стороне никого не осталось. Опустела дорога.

Давно уж некого было провожать, а Юлий глядел… И когда обернулся, увидел Золотинку. Низкое солнце забралось под навес, пожаром горели и переливались лучезарные волосы. Она – почудилось? – пожала плечами… и пошла, бросив Юлия на мосту. Боже мой! Недолгое время спустя Юлий, насилуя себя, на виду у всего стана, направился к шатру волшебницы и окликнул служанок.

Внутри было совсем темно, горела поставленная между лилий свеча, а волшебница сидела на утвержденном посреди обширного ковра стуле и глядела на вход. Она заговорила бесстрастным ровным голосом, который ужаснул Юлия.

– Жена за порог, а ты сюда.

Несколько мгновений он силился возразить…

– Бывает так, – наставительно продолжала волшебница, – человек думает, располагает одно – выходит совсем другое.

Княжич вышел вон, путаясь в занавесях. Через мгновение Зимка вскочила в побуждении схватить и удержать. Они совершенно не понимали друг друга. Никто из них, ни Зимка-Золотинка, ни Юлий, не подозревал о разделявшей их пропасти недоразумения.

Принявшая облик Золотинки Зимка, несомненно, обожала наследника. Возбужденное ее тщеславие мало чем отличалось от подлинной и глубокой страсти. И если уж суждена была ей когда-нибудь большая, все переворачивающая, испепеляющая любовь, то, значит, пришла для нее пора.