Рождение волшебницы

Так что глубокомысленные изыскания возчика возникли не на пустом месте и не напрасно Нуту встревожили. Прыжок в пропасть, нервное потрясение перевернули все в ее душе, обнажив несвойственные ей прежде черты. Не заглядывая далеко вперед, с хладнокровием все потерявшего человека она принялась готовиться к побегу. Стащила с себя платье, собираясь закутаться в найденный в кибитке половик, но обнаружила, что изнанка дорогого бархата разительно отличается от лицевой стороны, и снова натянула то же платье, только навыворот. Так что получилось из принцессы нечто вполне несуразное и потому не вызывающее подозрений. Осталось только извлечь из ушей алмазные серьги, освободить от заколок и жемчужных нитей волосы да растрепать их, распустить по плечам, как у чернушки, подавальщицы из корчмы. Приспособила она к делу и половик – завернула на бедрах как поневу, то есть несшитую юбку, которая держится одним поясом. Напоследок Нута догадалась скинуть башмачки, стащила чулочки и сунула это все в пустую корзину – возчику на память.

Выкарабкавшись наружу через продранный бок кибитки, она протиснулась вдоль стены и попала в столпотворение, где приняли ее за свою, ничему не удивляясь. Скоро однако Нута вынуждена была осознать, что положение ее, в сущности, безнадежно. Можно ли выбраться из чужого города, не имея ни помощи, ни подсказки? Как разменять на звонкую монету припрятанные под юбкой драгоценности? Куда податься и кому довериться?

Она брела, не смея остановиться и присесть, едва поднимая глаза, чтобы осмотреться. Она давно проголодалась, но не замечала этого, равнодушно поглядывая на румяные расстегаи и кулебяки коробейников. Дурманящие запахи снеди наводили на мысль о чем-то забытом и теперь неважном.

К тому же выяснилось, что босиком далеко не уйдешь. Требуется немало изворотливости, когда на каждом шагу ощупываешь крошечной нежной ножкой камешки, кости, щепки и острые грани горшечных черепков. Нута заново осваивала науку терпения, а всякая наука постигается ведь не в один день.

И кажется, блуждала она по незнакомым улочкам долго – так ей представлялось, – а вышла туда же, где была: замкнув круг, снова увидела в просвете между домами знакомые очертания двойной Крулевецкой башни.

Неподалеку раздавались надсадные наигрыши волынки. Взбудораженная толпа принимала звуки за властный призыв бирючей и потому запрудила проход, стеснив и Нуту.

Волынщик оказался ладным чернявым юношей в пышной куртке с разрезными рукавами. Щеголеватую шляпу он забросил на ленте за спину. Когда народу собралось достаточно, он отнял от губ деревянное дуло волынки, отер его ладонью и с невинным любопытством оглядел встревоженные лица сограждан.

– Нравится? – доброжелательно спросил он, прихлопнув запавший мех, отчего волынка послушно вякнула. – Мне тоже. Звучная погудка, насыщенная и на два лада: если встряхнуть жалейку, лад переменится. – И он действительно встряхнул прилаженную к меху жалейку, чтобы порадовать зевак новым ладом. – Платил-то я за волынку, а получил две. Вот послушайте.

Обескураженный народ, не выказывая радости от удачного приобретения скомороха, стал расходиться. Так что вскоре утомленная Нута осталась перед чернявым волынщиком одна. В смирении ее, в том, как сносила она удручающие завывания расстроенных жалеек, заключалось нечто красноречивое. В сущности, все это время принцесса искала располагающее, открытое и смелое лицо. Теперь, когда она увидела волынщика, искать больше было нечего.

– Ну? – юноша глянул с насмешкой. – Плохо наше дело, я вижу. – Резко очерченный, страстной складки рот его менялся, выдавая подвижную натуру.

– Если мне никто не поможет, – прошептала Нута, оглянувшись, – я погибну.

Конечно, она говорила не совсем правильно, с явным мессалонским произношением, но юноша понял. И не особенно удивился. Он скорее насторожился и окинул девушку быстрым взглядом.

– Если мне не поможет никто! – озадаченно повторил он. – Почему именно никто? А если это будет не никто, а некто? Чем плохо? Вот послушай: если некто мне не поможет, я погибла. Я лично принял бы помощь и от того, и от другого. Но «некто», мне кажется, все же понадежней, чем «никто».

Лепель вернулся взором к крошечным замурзанным ножкам и опять задержался на подозрительном наряде из добротной, незаношенной ткани с вывернутыми наружу швами.

– Ты похожа на чокнутую принцессу, – подвел он итог своим наблюдениям.

– Да. Я принцесса Нута, – призналась она.

– Нута, – озадаченно повторил Лепель (ибо это был, конечно же, Лепель). – Ну не знаю… Не знаю, какая из тебя отравительница… но что касается меня…

Он оглянулся не без тревоги, и Нута, болезненно чуткая и настороженная, приблизилась на шажочек, словно желая юношу удержать. Лепель вздохнул, взял молодую женщину за руку и повел. Они свернули в вонючий тупик, превращенный в свалку. Зато здесь не было чужих глаз и городской гомон доносился заглушенно.