Рождение волшебницы

– Вы действительно друг Юлия? – беспомощно обернулась она к приказчику. – Могу я говорить все? Это опять тарабарщина? Да?

Он пожал плечами, как человек, который уклоняется от ответа, но Золотинке довольно было и этого. Она обошла стол, преграждая Юлию путь к выходу и тронула его за руку:

– Юлий! Я – Золотинка! Я и есть Золотинка, заколдованная Золотинка.

В лице его, где твердо сложенный рот и напряженные у переносицы брови образовали такой знакомый, привычный склад, ничего не изменилось. Помедлив, юноша оттолкнул руку пигалика и сделал попытку миновать его, чтобы покинуть горницу. Мысли его оставались там, где ждала его встревоженная, ничего по-прежнему не ведающая Золотинка – на солнечной полянке.

– Остановите его! – горячечно заговорила Золотинка, обращаясь за помощью к приказчику. – Я действительно Золотинка. Я – волшебница. Если он впал в тарабарщину… не первый раз, однажды я уже вылечила Юлия. Как вас зовут?

– Обрюта, – ответил тот, оказывая ей ровно столько доверия, сколько оправдывали обстоятельства.

Горячечные нотки в голосе пигалика заставили задержаться и Юлия, он вопросительно посмотрел на Обрюту, и тот придержал князя.

– Если вы это сделаете… – начал он не без сомнения.

– Сделаю!

Она снова перехватила Юлия за руку, а он глянул поверх пигалика на Обрюту, пытаясь угадать, что это значит.

– А та, другая? Выходит, ненастоящая? – сказал тот с вновь обострившимся недоверием.

– Оборотень Рукосила, – отмахнулась Золотинка. – Это на самом деле Зимка Чепчугова из Колобжега.

– Ага! – неопределенно крякнул Обрюта. Кажется, он выглянул невзначай во двор – скрипнула дверь – и заново задвинул засов.

Юлий, все равно не понимая, уставший от безразличных ему разговоров, нетерпеливо подался к выходу. Придерживая его одной рукой, Золотинка засветила Эфремон, который налился холодным сиреневым сиянием и, наконец, заставил Юлия что-то такое заподозрить – он остановился в ожидании.

К несчастью, Золотинка не знала никакого нарочного заклинания против тарабарщины, ведь недуг этот довольно редок; она надеялась на старый опыт. Она торопилась, пытаясь воссоздать в памяти те сильные, пронзительные ощущения, которые испытывала тогда в Каменце, сжимая юношу в объятиях. Неясно было только, нужно ли обнимать его и сейчас и как это сделать, если, обращенная в пигалика, она едва доставала Юлию до живота?

Наверное, это было бы нелепо. А Золотинка про себя точно знала, что чудесное исцеление в Каменце было красиво исполнено. Не только страсть, не только мужество и сила духа решают дело, но и красота. Изящество решения, красота исполнения – непостижимая, изменчивая сущность, которая составляет непременное условие всякого подлинного волшебства.

Красивое волшебство – это такое же изначальное понятие, как острое железо, твердый камень, жаркий огонь.

Было все, не хватало красоты, и Золотинка чувствовала это, хотя и пыталась задвинуть опасения неудачи куда-то на задворки сознания. Нужно было сосредоточиться. Сквозь пелену забвения она проникла в однажды уже испытанное состояние… многократно усиливая побуждение волшебным камнем…

Но Юлий… Наскучив нелепыми ужимками пигалика, он толкнул ее вполне ощутимо. Прикосновения пигалика были ему неприятны, и когда малыш попытался приладиться к бедрам, притязая на объятия, Юлий больше не стал сдерживаться.

Золотинка очнулась, грубо разбуженная в трудном своем забытье.

Обрюта не вмешивался и смотрел сощурившись, похоже, он отказался от всякого собственного суждения до тех пор, пока не будет иметь в руках нечто более осязательное, чем слова.

И нужно было начинать все сначала.

При полном, все более суровом молчании Обрюты она промучалась еще малую долю часа, когда Юлий восстал окончательно и бросил вдруг с недоверчивым нетерпением в голосе:

– Долго еще?! Чего ты хочешь?

Как и тогда, при первой их встрече в Колобжеге, он прекрасно изъяснялся по-словански, понимая, однако, человеческий язык в одну сторону: от себя к людям, но не от людей к себе. И Золотинка, не имея возможности подготовить и расположить Юлия к требующему сотрудничества действию, встречала глухую стену сопротивления, перед которой бессилен волшебник. Ибо ясный, вполне сознающий себя разум, состязаясь с волшебством, имеет все основания выйти победителем.

– Отстань, говорю, отвяжись, наконец! Обрюта, разберись с этим… карапузом.

Это было крушение.

– Не получается? – вкрадчиво спросил Обрюта. – Вот и я думаю, что не должно получиться. Если бы это было возможно, разве та, другая, не сделала бы то же?

– Да ведь она оборотень! – огрызнулась Золотинка.

– А вы, простите?

– И какая другая? – продолжала она, теряя самообладание. – Я одна! Золотинка вообще одна.

– И я так думаю, – многозначительно пробормотал покладистый малый.

– Я ухожу, Обрюта, всё. Я рассказал. А ты поступай, как знаешь. – Юлий показал глазами, что и кто стоит за его безличными высказываниями – пигалик.

– Сейчас, мой мальчик, я с тобой, – отвечал Обрюта, не спуская глаз с пигалика.

– Постойте! – вскричала Золотинка, едва не плача. – Вы мне не верите! Я вижу!