Рождение волшебницы

– Подайте, правоверные, последние времена наступают! – то и дело раздавались внезапные и оттого пугающие, наводящие тоску вскрики. – Исчадие адово, змей, уж по наши души!.. И никогда таковых плачевных и горестно бедных случаев не дознавали на себе даже и до сего времени!.. Мукою вечною, пришествием судии… И воздать каждому по мере дел его… – тотчас подхватывали на другом конце паперти. Убогие голосили на все лады, оглушая и слух, и разум чехардой покалеченных, больных слов: – Грехи наши тяжкие!., разверзлась земля… древлему благочестию на разорение… и осквернятся пути его на всяко время… бесчестие и срамоту дворцы те показуют… неведущим людям на соблазн!., и конечная гибель… Не достает и понятия к исправлению столь неисправного народа… Подайте!

Подавленные злой правдой этих воплей, богомольцы подавали щедро и даже как-то испуганно. На глазах Золотинки несколько калек вырвали из трясущихся рук кудлатого купчика кошелек, в котором он никак не мог разобрать деньги, и, тотчас все высыпав, поделили – не без драки – между собой. Купчик же смиренно им поклонился и пошел.

Были возле собора оборванные дети. Но они держались особняком, на отшибе, словно боялись смешаться с толпой. Золотинка в болезненном прозрении сообразила… Беспризорные малыши стали первой и, может статься, главной жертвой вчерашнего погрома, направленного против пигаликов. Кто там разбирал в пьяной, разудалой толпе между пигаликами и детьми, если разобрать это трудно даже на трезвую голову! Пигаликов мало, их еще поискать нужно, а бездомной, безответной ребятни – хоть режь!

Золотинка не знала еще тогда, что весь вчерашний день столичные кабаки поили погромщиков за государев счет.

Она подсела к рослому, но тощему малому в выцветшей синей рубахе.

– Ты откуда? – спросил тот без враждебности к чужаку, наоборот, с тем непосредственным, безотчетным дружелюбием, которое рождает между незнакомыми общая беда.

– С Колдомки.

– Ясное дело! – по-взрослому, по-старчески вздохнул он.

Мало-помалу, лишь изредка вставляя слово, Золотинка вызнала множество бродивших по городу толков о начале пожара в Попелянах, о богатствах блуждающего дворца, о размерах змея от кончиков хвоста и до пасти, о коварстве котов и о милосердии великой княгини. Когда мальчишка затрагивал, как-то пугливо, вскользь, вчерашние погромы, в лице его что-то менялось и живое выражение исчезало. Таилось там, в памяти, почувствовала Золотинка, нечто такое, что крепко мальчишку зашибло. Зато он с горячностью откликнулся на имя слованской государыни.

– Да за нее хоть помереть! – выпалил он.

Великая слованская государыня Золотинка, как обнаружилось, имела среди босяков горячих почитателей и поклонников. Они поклонялись первой красавице государства, как божеству. Доброту ее и прочие обыденные достоинства хвалили безудержно, о красоте говорили в выражениях самых невероятных и преувеличенных, словно завравшиеся любовники.

– А я ее люблю, – уверяла маленькая, лет семи или восьми, на удивление худенькая девочка. Драное, слишком короткое даже для такой малышки платьице почти не прикрывало озябшее тело. Она дрожала, наверное, от холода и от возбуждения сразу. – Умереть бы – только платья коснуться!

– Оно пахнет! Платье у нее пахнет, – поспешил заявить кто-то из особенно осведомленных.

– Дурак! Пахнет у княгини платье! Ты даешь! Она моется мылом по три раза в день!

– Ты – дурак! Она пахнет сладко! И руки, и платье, и всё… Как цветы.

– Как ладан в церкви?

– Как сто ладанов!

Спор оборвался, когда подали к дворцовому подъезду карету. Из боковой улицы выехали под цокот копыт конные витязи, за ними потянулись вереницы запряженных парами лошадей – и вот выкатилась карета с высокой крышей. Зрители накапливались в опасливом отдалении от стражи, ближе к дворцу потянулись нищие и весь праздный люд с обширной, как поле, площади. Скоро образовалась порядочная толпа. Карету подали, но княгиня, может быть, еще и не встала. Прошло не меньше часа, когда вместо государыни на крыльцо вышел благообразный вельможа с кучерявой бородой.

– Не напирать! – воскликнул он, спустившись к толпе. – Осади, осади назад!

Вельможа нес обвислый кошель, который вызывал у нищей братии лихорадочное вожделение.

– Слава великой государыне! – раздавались выкрики. – Кормилица наша! Щит правоверных! Надежда наша!

Толпа сомкнулась вокруг посланца государыни. Тогда он набрал горсть мелкого серебра и швырнул от себя подальше. Нищие, побирушки и просто задорный, охочий до легкой добычи народ, устремились в давку – туда, где попадали монеты.

Двойные двери дворца раскрылись снова – перед склонившимися дворянами явилась слованская государыня. Она остановилась на верхней ступеньке, бросив вокруг скользящий, нигде не задержавшийся взгляд, прежде чем ступить на мостовую.