Рождение волшебницы

Ныне это был вопрос выбора и только – ничто не мешало Золотинке посетить Республику, чтобы сбросить чужое обличье. Увы, Золотинка чувствовала, что поздно. Поучительный опыт последнего превращения отвратил ее от того позолоченного существа, которого не назовешь пока еще истуканом, но и человеком в полном смысле слова трудно уже признать. Последние месяцы, надо думать, Золотинка сильно сдала. Она уж не могла отказаться от волшебства и не ограничивала себя, махнув рукой на невидимые глазу последствия. Совсем отказаться от волшебства значило для нее не жить, то было бы растительное, никчемное существование немногим лучше небытия. Золотинка волховала много и страстно, как запойный пьяница, который в редкие часы протрезвления только и успевает что ужаснуться себе, чтобы опять напиться.

При всем своем волшебстве (если не благодаря ему) она оставалась существом чистосердечным и даже простодушным. И до удивления впечатлительным: это свойство развилось в ней, может быть, до крайних пределов. Влияли тут волшебные занятия, которые, как известно, требуют от человека величайшей душевной трепетности, или сказывалось все пережитое, а только Золотинка, сплошь и рядом взвинченная, смеялась и плакала от малейшего пустяка. Что не мешало ей, впрочем, как ни странно, отлично владеть собой. Все ж таки она была волшебницей, а никакое волшебство, чтоб вы знали, невозможно без твердой, целенаправленной воли.

В тот солнечный день в начале изока месяца Золотинка, став случайным свидетелем недоброй размолвки между Юлием и Зимкой, выбралась из толпы в самом смутном состоянии духа. Опечаленная и задумчивая, брела она по соборной площади, когда плеча ее коснулась рука.

– Простите, сударь! – приподнял шляпу одетый в желто-зеленые цвета великокняжеского дома посланец. – Простите еще раз, я долго иду за вами и никак не могу привлечь внимание.

Странно было, что усатый великан не ухмыляется, обращаясь с учтивым «сударь» к розовощекому малышу.

– Вы пигалик Жихан?

– Ну да… Не совсем… Златан, – неприветливо протянула Золотинка, рассматривая посланца снизу вверх.

– Некоторое важное лицо при дворе покорнейше просит вас проследовать во дворец для недолгого личного свидания.

Золотинка «проследовала», не задавая больше вопросов. О чем спрашивать! Разве не ходила она кругами, подкрадываясь все ближе и ближе к тому, что и сама не желала понимать. И смешно, и глупо. Но иного не могло быть: разумного судьба ведет, неразумного тащит!

Минуя стражу, они поднялись на второй ярус дворца и посланец провел ее в комнату с большими окнами на соборную площадь. Естественным средоточием покоя являлся обширный, как княжеская кровать, стол. Явившийся ее взору человек много уступал в представительности своему столу. Полукафтан с широкими, подложенными ватой плечами не скрывал тщедушного сложения, на которое указывали и тонкие кривые ноги, обтянутые черными чулками по самый пах, и туго перехваченный стан – Ананья. Это был, разумеется, Ананья.

– Судьба сводит нас всякий раз, когда ей угодно нарушить однообразное течение жизни, – начал он с неловкой потугой на задушевность, будто заученную речь читал.

А Золотинка, сунув руки за пояс, наблюдала Ананью с любопытством и, надо сказать, едва удерживалась от побуждения засвистеть, чтобы проверить, смутится ли тогда оратор. Насколько хорошо он собой владеет.

– Государыня! – продолжал Ананья, находя источники вдохновения в самом своем красноречии. – Я родился с рабской душой и с этим проклятием на душе умру. Но и самый последний раб, холуй, лизоблюд, государыня, не лишен своей чести. Моя честь, мое достоинство, мое удовлетворение в том, чтобы служить могущественному господину. Только в этом мое оправдание, только в этом… – В глазах оратора блистала слеза, и голос его прервался. Кажется, он и в самом деле взвинтил себя до небывалой искренности. – Государыня, давно и с восхищением я следил за восхождением вашей звезды, не теряя веры и тогда, когда прекрасная звезда скрывалась за тучами. Этой верой, кстати сказать, заразил меня покойный Рукосил, который оказался даже и слишком прав, предрекая вам большое будущее. Слишком, слишком прав. Это дорого ему стоило… Государыня! – нахмурился он затем, как бы спохватившись, что позволил себе много лишнего. – Я жду распоряжений.

– Две ошибки, Ананья, – возразила Золотинка, мимолетно хмыкнув. – Во-первых, прошу не называть меня государыней. И второе: судьба Рукосила в точности не известна. Может статься, вы напрасно его хороните.

Конюший замер, словно дыхание перехватило… и потом осторожно вздохнул.