Рождение волшебницы

Внезапно озлившись на самого себя, он хлестнул коня, тот бросился узкой улочкой, вскинув сердито задом. В тот же миг государь рванул поводья – да поздно! Девушка, которая заступила дорогу всаднику, упала наземь. Юлий соскочил с седла.

– Вы не расшиблись? Простите меня ради бога!

– Юлька! – сказала девушка, цепляясь за него.

– Что с вами? – похолодел он в предчувствии новых открытий.

– Юлька! – сладостно тянула она.

Несчастная не покалечилась, она поднялась без особых затруднений, как только Юлий прихватил под руку, чтобы помочь.

Молодая женщина, что притязала на самое теплое и сокровенное знакомство с князем, отвела со лба роскошные, но несколько путанные волосы и с расслабленной, развязной, быть может, улыбкой покачала головой, когда Юлий потянулся к кошельку. Лицо ее могло бы останавливать взор приятными правильными чертами, но сейчас обращало внимание недавно поджившими ссадинами и синяками.

– Что мне для вас сделать? – спросил Юлий, беспокойно озираясь, – вокруг собирались зеваки. – Могу я вам чем-нибудь помочь?

– Можешь! – жарко дохнула девушка. – Хочу, чтобы ты меня понял!

В тесном соседстве с пострадавшей различался много чего объясняющий запах. Недельной давности синяки и ушибы заставляли несчастную принимать обезболивающее снадобье, которое продавали в лекарских лавках под непривычным для уха названием «водка». Говорили, что это паскудное мессалонское извращение. Лекарство это, между прочим, придавало движениям особую выразительность, а чувствам размах.

– Правильно ли я услышал, вы желаете, чтобы я понимал? – переспросил он, понизив голос, ибо опасался прохожих и зевак, любой из которых мог узнать его так же, как узнала эта женщина.

– Ну да… – протянула она, – как бы да… желаю. Чтоб понимал. – И прикрыла ладонью лекарственное дыхание.

– Спасибо, милая! – горячо отозвался Юлий. – Я уже понимаю. Об этом объявляли по площадям.

Он поглубже натянул шляпу и взялся было за луку, чтобы вскочить в седло.

– Постой! – схватила она его тогда с внезапным остервенением, которого никак уж нельзя было не замечать, притворяясь, что ничего не происходит. – Постой! – лихорадочно повторяла она. – Подожди… Дай-ка я тебе погадаю!

Исступленный голос ее, исполненный той пронзительной силы, какую приобретают вынесенные на улицу семейные страсти, остановил готовых уж было разойтись зевак, заставил встрепенуться всех кумушек на расстоянии окрика, в окнах явились головы, в лавках прекратилась торговля – все было готово к позорищу.

– О чем ты мне погадаешь? – досадливо возразил Юлий, не выпуская лошадь.

– Восемь дней назад, вспомни! Восемь дней! – молвила она жгучим шепотом, близко склонив пылающее лицо в спутанных волосах.

Юлий обомлел, словно лишенный воли.

– Седая пришла, седая!

– Ну, это не тайна… – пробормотал Юлий.

– …Кого она подменила, кого?! – молодая женщина сделала шаг, заставляя Юлия податься назад, он привалился к коню, который беспокойно переступал копытами.

– Я оборотень, она меня превратила… – женщина не успела договорить, как Юлий силой увлек ее прочь от скалящих зубы любопытных.

Они пошли бок о бок, искоса поглядывая друг на друга.

– Кто ты? – неверным голосом произнес Юлий, когда они оказались в каком-то мрачном и темном переулке.

– Юлька! Жена я твоя! Юлька! Прости меня! – сорвалась спутница и бросилась ему на грудь. В неловких объятиях, не выпуская и повод лошади, Юлий придерживал ее, не смея ни оттолкнуть, ни прижать ее к себе, не целовал и не отвергал поцелуев. – Прости меня, дуру! – рыдала она в голос. – Столько я глупостей натворила! Нет мне прощения никогда – я тебя потеряла!

«Я тебя потеряла!» – это было так сродно тому, что ощущал с неизбывной болью Юлий, что нашептывала ему его больная совесть, что он охнул и прижал покалеченную чужим обличьем Золотинку со всей силой обнаженного чувства. Горько и страстно целовал он глаза, рот, синяки и ссадины.

– Нет мне прощения, – частила она свое. – Если б ты знал, что я тебе сделала! Нельзя меня жалеть, не жалей! – говорила она в бреду, и каждое слово это обжигало Юлия. – Прибей меня, прибей! – стонала она. – Я не хочу жить! Оставь милосердие, все оставь! О, Юлий! Юлий! Забудь меня, как дурной сон!

При этом она цеплялась за него обеими руками, всеми пальцами и ногтями. Ничем, кроме вызванного горем помрачения, нельзя было объяснить поразительного противоречия между действиями Золотинки и словами.

– Как это случилось? – спросил Юлий.

– У нее Сорокон.

– Сорокон, тот самый?

Обращенная в черти что жена обвилась вокруг мужа так цепко, что Юлий не мог высвободиться.

– Все дело что, в Сороконе? Тот самый изумруд, что попал к Рукосилу? – допытывался он.

– Она околдовала тебя, – всхлипнула чужая Золотинка, вытирая грязные, в слезах щеки.

Околдовала! Боже мой! кому ж это знать, как не Юлию! Околдовала! Зачем седовласая подделка кажется тебе роднее униженной чужим обличьем жены? Зачем же ты помнишь ее и сейчас?

Вот это и есть вина.