Рождение волшебницы

– Моя вина, – молвил он тихо. – Я очень любил тебя… – и удивился тому, что сказал, удивился этой чудовищной несуразице. – Я люблю тебя! – вскинул он взгляд. – Боже мой, я всегда любил тебя! А когда не любил, – тогда и не жил. Когда любил – то жил. Я любил тебя и тогда, когда любил ее…

Трудно было ему говорить об оборотне. Золотинка кивала часто и поспешно, чтобы он не договаривал до конца, не мучался. И они опять замолчали, от полноты чувств, от невозможности пережить и постичь все, что нахлынуло на них разом.

– А ты? – начал он. – Ты много пережила за эти годы?..

– Не так много, как ты.

Он удивился.

Она пояснила:

– Полгода я была в камне, без чувств. Я меньше тебя жила.

– Как странно, – сказал он, подумав. – Я совсем не знаю тебя.

– И я.

– Но я люблю тебя. И всегда любил.

– И я, – прошептала она эхом. Слабое, нежное эхо, от которого изнемогает сердце.

– Послушай! – спохватился он вдруг. – Но это правда? А кто запустил искрень? Сорокон и все это…

– Я.

– Ты запустила? И сейчас… можешь, когда захочешь?

– Ну да, – отозвалась она с некоторым недоумением. Почти обиженная.

– И ты меня любишь? – спросил он резко и требовательно.

– Люблю, – шепнула она, дрогнув.

– Аза что?

Тут только она поняла, почему он некстати помянул искрень и Сорокон. Через мгновение в глазах ее показались слезы. И она сказала, улыбаясь:

– Да я потому и запустила искрень… что люблю.

И она позволила себе. Она позволила себе радость: гибкими длинными пальцами обвела взъерошенные кудри, убрала их с грязного лба, с такой бережной негой коснулась, что от этой ласки пронизала ее саму дрожь, невольная и неодолимая. В глазах заблистали слезы… и опять заиграло солнце.

– Нужно умыться, – заметила Золотинка, отстраняясь. – Я посмотрю твои ссадины и ушибы.

Пустяки, возразил Юлий, принимаясь отнекиваться с неожиданным упорством. Обескураженная сопротивлением, Золотинка не остановилась перед необходимостью заглянуть Юлию в душу, все равно нужно было приоткрыть внутреннее око, чтобы обследовать раны.

…Там было сознание неравенства отношений, подспудная боязнь зависимости от бесконечных волшебных благодеяний. Она поняла и это: некий ненужный и недостойный счет, которого не должно быть между близкими – кто больше дал и больше получил. Ощущая себя в долгу, в неоплатном долгу – может статься, с каменецкого еще излечения – Юлий постоянно помнил, что попал в положение облагодетельствованной стороны… На женскую половину, как понимал он это в соответствии со своими тарабарскими воззрениями. Наверное, он страдал бы еще больше, когда бы сообразил, как легко и ясно читала Золотинка в его душе этот мальчишеский бред.

Стыдно ей стало и смешно. Стыдно, оттого что Юлий был прав, опасаясь неравенства, опасаясь как раз того, что она и делала: лазила ему в душу безнаказанным волшебством. Смешно… потому что она любила.

– Ну, помыться-то все равно придется, – сказала она, улыбаясь.

Все-таки он сильно разбился, это обнаружилось, когда двинулся к морю ковыляющей походкой.

– А ты? – спросил он, скидывая с себя лохмотья у самой черты прибоя.

– Я там, – смутилась Золотинка и побежала по мокрому твердому песку за камни. Она разделась спиной к Юлию и торопливо опустилась в волну.

Она недаром торопилась – раз-другой бултыхнулась, ныряя глубоко в темную толщу вод, и поплыла сильными взмахами обратно. Юлий уж шел по берегу, без одежд, стряхивая с себя брызги.

Золотинка окинула его жадным и стыдным взглядом – первый раз в жизни она видела обнаженного мужчину. Спотыкаясь, вытащила спрятанный на мелководье Сорокон, на бегу уж надела его и кинулась к брошенному у воды платью. Облипающий шелк неловко тянулся по мокрому телу, Золотинка путалась, не успев в спешке даже волосы отжать, и бросила на песке штанишки, чулки и прочее.

Но это не спасло ее, потому что Юлий шел ровным неумолимым шагом и остановился, открытый весь на белом песке. Судорожный взгляд Золотинки обежал его сверху донизу, и зрачки дрогнули, когда она зацепилась за то, что нельзя было миновать никакой силой. Золотинка чувствовала, что горит от слабости, ужаса… от изнемогающей страсти, которая граничила с отвращением.

Лохмотья Юлия валялись в пятидесяти шагах по берегу, он не принес с собой даже тряпки.

– Ты весь… изранен. Печет же… от соленой воды, – пролепетала Золотинка, горя от стыда.

– Стой так! – испуганно воскликнула она, едва он сделал шаг.

Вытащила из-за пазухи Сорокон и ослепила Юлия вспышкой, предупреждая встречное его движение. Поневоле он зажмурился и остановился, расслабленный действием камня.