Рождение волшебницы

Через открытую на солнце дверь доносился, затихая, топот копыт и визг колес — это выкатился из ворот Юлий.

— Дайте камешек по-хорошему, — предупредил Обрюта. — Я, пожалуй, верну его, как только сумеем договориться. Дайте камешек, и я устрою вам свидание с Поплевой. Постараюсь устроить.

— Простите, Обрюта! — возразила еще раз Золотинка. Она подняла Эфремон в лицо противнику — мгновенная, как молния, вспышка обожгла глаза. А Золотинка (вовремя зажмурившись) бросилась мимо застывшего в мучительном ослеплении человека. Она выбежала во двор — вскочил цепной пес, увернулась от какого-то парня с дубиной — в ворота и в заросли.

Только ее и видели.

Когда Обрюта очухался и стал различать вокруг себя встревоженные лица, он успокоил работников, заверив, что они поступили правильно, отказавшись от погони за пигаликом, как дела безнадежного и небезопасного. Не особенно сожалел он и о сиреневом камешке, который чудом только (полагал он) не попал ему в руки, ибо в противном случае пришлось бы ломать голову еще и над камешком.

Пустившись в лес вдогонку за Юлием — поспешной такой, недостойной положительного человека рысцой, — Обрюта перебирал в уме оставшиеся на его совести заботы. Оставалось их малым счетом четыре или пять. Одна из них состояла в том, чтобы достойно приветить слованскую государыню, а вторая — чтобы незамедлительно ее сплавить. Нужно было подумать о безопасности Юлия, приискивать князю новое убежище, притом, что широкое распространение хотенчиков в среде всякого рода проходимцев делало простую перемену места мерой недостаточной и, может быть, запоздалой.

Далее маячили в голове изрядно запыхавшегося от бега, облитого потом Обрюты: рыщущие по всей округе в поисках пропавшей государыни разъезды; сенокос; охромевшая кобыла Звездочка; жена и простывший обед; наконец, воспаленное горлышко младшенькой — Любавушки. И уж совсем в отдалении, в некой покрытой целомудренной пеленой дали мерещились ему дыба, кнут и прочие принадлежности столичных застенков. Последние, однако, не принадлежали к числу первоочередных забот, и потому Обрюта, привыкший во всяком деле к последовательности, старался по возможности исключить и дыбу, и кнут из круга ближайших помыслов.

Яркое платье великой государыни Золотинки он приметил в тени дубов еще за сотню шагов и ужаснулся — багряная отметина, если верить Юлию, вертелась возле свиней уже третий день.

Задыхаясь от быстрого шага, Обрюта заторопился представиться, но прежде успел почувствовать, что тут у них происходит. Растревоженная и как-то нетерпеливо раздосадованная государыня напрасно пыталась добиться от любимого сколько-нибудь внятных объяснений. Неуверенный в себе и виноватый от невозможности успокоить женщину, Юлий откровенно обрадовался Обрюте; нуждалась в посреднике и Золотинка. Обрюте позволили говорить. В двух словах растолковал он свои отношения с Юлием, изложил свою часть происшествия, как видел он его и понял, после чего без задержки перешел к делу:

— Государыня, — заявил Обрюта, сопровождая обращение новым поклоном. — Вся страна встревожена вашим исчезновением. Посланные в поисках пропавшей государыни дозоры уже бесчинствуют в деревнях и селах. Так что страна встревожена. Умоляю вас, государыня, ради вашей же безопасности немедленно возвращаться в столицу. Если люди нынешнего государя найдут вас в лесу с Юлием, полагаю, никакие объяснения уже не помогут. Вы в смертельной опасности. Спасение вижу одно: заново потеряться, а потом найтись где-нибудь подальше от моего имения. У нас тут, в Безуглянках, наслышаны о постигших вас дорожных превратностях, я думаю, вы сумеете оправдаться… — Она сердито дернулась, но Обрюта, вполне понимая преимущества своего положения, не обращал внимания на эти бабские штучки. — Сумеете оправдаться, если там, в столице, возникнет такая необходимость. В Камарицком лесу можно блуждать неделями. Не вы первая, государыня. — Добравшись до конца, Обрюта перевел дух.

Однако великая государыня не считала вопрос исчерпанным.

— Так кто же этот пигалик? Вы ничего не добились? — она придержала Юлия, который, скучая непонятным ему разговором, пытался выказать свои чувства поцелуем.

Обрюта безропотно повторил все, что считал важным. Только опустил кое-какие невероятные и не заслуживающие внимания подробности, вроде того, что беглый заморыш называл себя Золотинкой.

— И все? — спросила Лжезолотинка с укором.

Карие глаза красавицы заставили Обрюту струхнуть. Он боялся красавиц.

— Все, — истово сказал он. — Не считая мелкого глупого вранья, о котором порядочному человеку и поминать совестно.

Глубокомысленный тон Обрюты заставил Лжезолотинку смутиться.

— Ничего не понимаю, — сказала она некоторое время спустя.

— Да, вот и пигалик то же самое говорил, — скромно подтвердил Обрюта и прикусил язык, ибо внезапный взгляд государыни свидетельствовал о вновь пробудившихся сомнениях: верно, взошло ей на ум подозрение, что она не успела до сих пор оценить старого дядьку Юлия. Обрюта поспешил состроить самую скучную и безразличную рожу.